— Как пошло! — сказала Женька, даже не обернувшись, она смотрела в окно.
— Верно, Женечка! — заликовал Саша, — Но если судить строго, даже прекрасные старые романсы немножко банальны, немножко пошлы.
И опять сладостные переборы гитары, постепенно переходящие в громовые аккорды, опять чудом меняющийся Сашин голос и слова напева о том, что, полюбив, мы на утлом челне отправляемся за счастьем в океан, а находим смерть.
Посреди песни подошла и стала за спиной певца барменша. Заметив «Симочку», Саша вопросительно поднял бровь. Она кивнула. Увенчав песню полнозвучным громовым аккордом, Саша мягко положил руку на струны, и песня медленно угасла.
Он встал, улыбнулся:
— Честное слово, рад был познакомиться. Но нам пора, мы уходим. Извините, вашу даму я увожу. Нам накрыли в банкетном зале. До свидания. Пойдем, ласточка моя.
И «ласточка», очнувшись от забытья, поднялась и пошла, забыв на столе изжеванный цветок. Она даже не оглянулась, шла через зал, опустив голову, беленькая, беззащитная, с завязанными ленточкой волосами. Сурен запоздало вскочил, чтобы вмешаться, остановить Женьку, но Артем взял его за локоть. Они переглянулись. И правда, хорошее лицо у Артема. Спокойное, умное. Рядом с таким человеком даже потерпеть поражение не так стыдно.
— Как я понимаю, мы оба опоздали, — сказал Артем. Улыбка у него была с еле заметной горчинкой.
Опоздали? Значит, все верно: он приезжал к Женьке. Странный человек этот летчик! Обо всем догадался и помалкивал. Ни единого лишнего слова!
— Видимо, вы правы, — согласился Сурен. — Но убей меня бог, если я что-то понимаю! Я знаю Женьку пятнадцать лет, гордости у нее на десятерых, и вдруг — «ласточка моя»! Женька — и этот аккуратненький «хиппи» в провинциальной интерпретации! «Я — никто!» Экая дешевка, господи, и Женька этого не видит?!
— Может, она видит что-то другое?
— Ничего «другого» в этой публике нет, Артем. Я нагляделся на таких вот пряничных робеспьеров в Москве. Балованные кривляки, падкие на все пряное.
— Поет он хорошо, — вздохнул Артем. — И голос есть, и талант.
— Поет с талантом в ресторане и халтурит на работе. Даже в науку наползли эти певуны, в лабораториях запахло рестораном. Никак не возьму в толк, почему общество содержит их, не стремится от них очиститься?
Артем покачал головой:
— Люди — не морковь на грядке, не прополешь. Что рождается, то и живет. Другое дело — почему рождается. А мне, признаться, жаль его: пропоет голос по кабакам.
— А Женьку вам не жалко?
Давно Сурен не был так зол: куда девалась его привычная сдержанность, чувство юмора! Что делает с человеком ревность! Сурен понимал: он глупо обнажается перед Артемом, но сдержаться не мог. Он всегда презирал этих развеселых гитаристов, и вот один из них увел самое дорогое, что было у Сурена, — Женьку. И как все пошло и плоско: «Пойдем, ласточка моя»! Ласточка! К Артему он ревновал бы Женьку совсем по-другому: он уважал Артема, и ревность к нему не унизила бы Сурена. Но этот золотоголовый одуванчик!
— Давайте рассчитываться, — сказал Артем. — Я завтра улетаю, надо пораньше встать.
— Куда вы летите, Артем?
— Сам не знаю. В Москву. Или в Ташкент. Решу в аэропорту. Куда куплю билет, туда и полечу.
— Наверное, так и надо путешествовать, — сказал Сурен. — Мне тоже захотелось отбыть из этого города. На недельку. Куда глаза глядят. Ну, посошок на дорожку?
Выпили, взглянули друг другу в глаза. Поняли: оба чего-то ждут. Улыбнулись, но продолжали толковать о том о сем, инстинктивно обходя в разговоре Женьку. Нравился Артем Сурену: как-то сразу располагал к себе этот рыжий, сильный, сдержанный человек с улыбкой подростка. И ничего не было неестественного в том, что Сурен фактически признался ему, что любит Женьку и ревнует ее. Странно, как легко они понимали друг друга, познакомившись всего три часа назад! А отцу про Женьку Сурен до сих пор еще не решился сказать.
Они разом повернулись к распахнувшимся стеклянным дверям. Там стояла Женька в своем беленьком платьице, с завязанными ленточкой волосами. Она была одна и, кажется, колебалась: подходить или нет. Решительно стуча каблуками, прошла через зал, села на свое место.
Сидела прямая, с полыхающими щеками, переводила взгляд с одного на другого, словно ждала, не прогонят ли ее.
— Почему вы молчите? — спросила.
— А что нам прикажете делать?