– Да, ваша милость, ответил Абелард с достоинством. – С детьми на одной лошади молодому господину не убежать, да и не удержатся дети в седле. А если скрыться в горелой роще так это сподручнее сделать с мулом. Я же еще помню, как ездить верхом и если мне дадут копье, то от меня будет довольно пользы.
– Дайте ему кто-нибудь копье. – захохотал барон. – А ты мой мальчик отдай ему коня. Старик прав – конь тебе будет только мешать.
И молодой лейтенант отдал старому солдату коня, а один из кирасиров протянул старику оружие. Разительная перемена произошла со с Абелардом: оказавшись в седле, он выпрямился и глаза его вспыхнули той решительностью, с которой он когда-то штурмовал Фойано и Кастеллину, с какой врывался в Генишбург и защищал Шато дю Люп.
– Хох! – закричал он, подняв копье
– Уррраа! – раскатисто ответили кирасиры и отряд сорвался с места.
Глава четырнадцатая
Я мог бы рассказать, как погибли двадцать кирасиров барона Иоахима фон Цимерна, как один за другим они падали со своих коней пробитые пиками швейцарской пехоты, мог бы рассказать, как смеялись они в лицо смерти, как их командир носился по полю боя, как разил он клинком раз за разом вскрикивая чье-то женское имя. Но я не стану этого делать. Больно мне вспоминать, как стволы аркебуз распустились дымными бутонами и был ранен славный командир отряда кирасиров, как швейцарские наемники стаскивали с коня потомка Генриха Птицелова, и резали его своими кинжалами. Не хочу я рассказывать, как старик Абелард бросился ему на выручку, и как в первом своем бою, так и в последнем держал он в руках лишь сломанное древко копья. Поплачь со мной мой читатель, поплачь как плакала красавица Эльза, видя смерть старика! Поплачь, как плакал молодой Теофил фон Вальдбург, оплакивая человека, который безответно любил его мать, но смог стать ему отцом. Я помню, как бежали они в сторону горелой рощи, как одной рукой Теофил поддерживал на плече маленькую девочку, которая не могла ни идти, ни ехать верхом, а другой рукой он вел под уздцы мула, на спине которого сидели двое мальчишек. Я видел, как впервые в жизни молодой лейтенант бежал с поля боя, как ненавидел он себя, но делал то, чего потребовал от него его командир. Помню я это, но не хочу я об этом вспоминать.
Впрочем, теперь ты все знаешь сам. А посему оставим мертвецам хоронить своих мертвецов. Оставим раздетые трупы кирасиров фон Цимерна и будем надеяться, что найдется кто-то, кто придаст их тела земле. Мы им помочь уже ничем не можем.
Пойдем, мой читатель, наша история еще не закончена. Пойдем туда, где улицы усыпаны трупами, и безумие разливается по мостовым, так же как разливаются по ним кровь и вино. Видишь читатель этот замок? Он так же холодно взирает на смерть и боль, как делал это и сто, и двести, и триста лет назад. Это сумрачный замок привык, что под его стенами умирают люди. Он не имеет к этим людям ни жалости, ни страха. Своими стенами он только лишь отделяет смерть от жизни. И так будет до тех пор, пока его стены не рухнут.
В одной из зал этого замка, устав смотреть с высоты его стен на то, что творилось внизу, сидел его нынешний владелец герцог Альбрехт. Два человека должны были прийти к нему, и сидя перед потухшим очагом, он гадал кто из них посетит его первым. А когда каменные плиты отозвались гулом на удары ступней, он уже знал, с кем ему придется теперь говорить и лицо его выразило разочарование и даже брезгливость.
– Ах, это вы святой отец! – воскликнул герцог с деланым волнением. – Как я ждал вас! Как необходимо мне сейчас ваше пастырское наставление. Может быть, вы разъясните, как мне следует теперь поступить? Теперь, когда мой кузен Ансельм, одержимый духом гордыни и ненависти уничтожает город, который я готовился передать его попечению.
Сказать, что инквизитор был растерян, означало бы описать его состояние крайне поверхностно. Его лицо выражало высшую степень изумления и он, казалось, никак не мог выбрать, что именно ему делать: расхохотаться или зарыдать; богохульствовать или возносить молитвы; броситься ли на герцога или упасть перед ним на колени.
– Не постигаю! – повторял он тихо и при этом застенчиво улыбался, как часто это делают безумцы. – Не постигаю!
Священник прошелся вдоль стен рыцарского зала и все повторял эти слова. Наконец он подошел к окну на город, на разгоревшийся дом судьи Вагнера, на уходящую вдаль улицу Шорников, на шпиль собора святого Мартина. Видно из окна было скверно, но священник и не стремился разглядеть все в деталях, он лишь пытался взять в толк, как могло произойти все то, о чем теперь в страхе говорил весь замок.
– Вы должны дать мне охрану, ваша светлость. – решился он наконец. – Я пойду туда, я хочу увидеть курфюрста Ансельма своими глазами. Я должен увидеть все то что происходит теперь в городе. И если это правда… Я потребую от него ответа.... И поверьте мне, что нет такой епитимьи, которую я не наложу на него....