Корбл, как и положено внимательному слуге, заметил, как велико раздражение герцога, решил, что стоит чем-то загасить эту вспышку ярости и уже наливал пурпурной жидкости в тяжелый серебряный кубок.
– Не вина! – вскричал герцог. – Но расплавленного свинца. И не себе, а моему кузену и его прихвостню в сутане священника, да и тебе заодно, я герцог Албрехт, граф Хеннеберг, князь Священной Римской империи желаю влить сейчас в глотку! Влить и смотреть, как глазные яблоки будут с проклятиями вылезать из ваших глазниц.
Страшен был в этот момент их светлость герцог и любой из его врагов, увидь он эту вспышку ярости, горько бы раскаялся, что бросил вызов герцогу Альбрехту. Но никто, кроме его верного слуги, не мог видеть этого, а Корбл давно уже никого и ничего не боялся, ибо все что положено иметь человеку, кроме разве что самой жизни, он уже утратил, а жизнь его целиком зависела от герцога, как и сам герцог теперь зависел от Корбла.
– Кто знает, может вы и сумеете совершить, то, чего так страстно теперь желаете, но только если проявите терпение и осторожность. А кричать о своих намерениях в старом родовом замке, где даже привидения не умеют молчать – это чрезвычайно неосторожно. Выпейте Мозельского за исполнение ваших желаний, а я пока проверю, не подслушивал ли нас кто-нибудь.
И Корбл со стремительностью крысы обежал весь зал, обнюхивая углы и заглядывая в каждую щель. Напоследок он пробежался по длинному переход примыкающему к залу и идущему вдоль западной стены, выглядывая в каждое окно. Под этими окнами, по этой самой стене, мой читатель мы и прошли недавно, чтобы увидеть герцога Альбрехта и услышать его разговоры. Но ведь нас Корбл, несмотря на всю его зоркость, увидеть никак не может, а других людей на стене не было. Когда он вернулся, кубок был по-прежнему полон красным мозельским вином, но его господин был абсолютно спокоен и даже умиротворен.
– Так что же ты советуешь мне предпринять, мой добрый Корбл? – спросил их светлость, с ласковой улыбкой.
Эта ласковость не обманула старого слугу, но и не напугала его, хотя большинство живущих почувствовали бы холод могилы от этой герцогской сладости в голосе.
– Вы спрашиваете, что нам делать, ваша светлость? Я отвечу вам то же, что и вчера, то же, что и всегда – следовать нашему плану.
– Но можем ли мы следовать ему, если наш противник ведет себя совсем не так, как мы предполагали, когда этот самый план придумывали?
– В чем же вы, видите неудобство? – Корбл в очередной раз выдержал острый взгляд своего хозяина и спокойно продолжил. – Кузен Ансельм не вошел в город, но он непременно войдет в него, вы сами это несколько раз повторили, мой господин.
– Но он войдет с армией, мой проницательный Корбл! – воскликнул герцог.
– Разве мы не знали, что у вашего кузена есть армия? Нет, мы отлично с вами осведомлены об этом факте. Нам было важно, чтобы он прибыл сегодня. Чтобы толпы людей встречали его на улице. Мы хотели, чтобы эта встреча была радушной, и она будет таковой…
Их светлость герцог Альбрехт хотел было перебить своего слугу, но в этот момент в зал донесся рассерженный женский голос и оба собеседника немедленно умолкли.
– Альбрехт! – голос раскатывался по замку, по его лестницам и переходам. – Немедленно, Альбрехт, немедленно прикажи ему вернуть мне Франкиску!
Герцог и его слуга молчали, но молчали по-разному: если их светлость был всего лишь раздосадован, тем что он вынужден прервать чрезвычайно важный разговор, то лицо слуги выражало одновременно и невероятную тоску и сильнейшую злобу. А голос раздавался все ближе и в приближении его была какая-то странная неотвратимость. Он, этот голос каким-то магическим образом действовал на Альбрехта и Корбла, и их лица разглаживались, будто смиряясь с неизбежным. И к тому моменту, когда герцогиня Альбертина вошла в рыцарский зал, на их лицах была жирными мазками нарисована полнейшая покорность.
Ах, прекрасная герцогиня! Она все еще была хороша собой: тонкая, высокая, с ясными чертами бледного лица, светло-рыжими волосами и невероятно прямая, и легкая, будто бы не тянуло ее к земле, как всех остальных. В её присутствии даже к герцогу, будто бы возвращались те качества, которые положены каждому человеку. Плохо его знавшему наблюдателю, могло бы даже показаться, что когда герцог с герцогиней вместе выходят к гостям или принимают иноземных послов, то их светлость как будто даже становится нерешительным или склонным к мечтательности, но мы с тобой, мой читатель, уже неплохо знаем герцога Альбрехта и не станем заблуждаться на его счет. Да, герцогиня всё еще была хороша собой, а когда-то она считалась первой красавицей империи. О причинах, заставивших её когда-то из всех претендентов, выбрать именно их светлость, который уже и тогда считался человеком немолодым и не то, чтобы могущественным или богатым, говорили много и строили разные домыслы, но ничего конкретного даже самые осведомленные умы Европы предложить к обсуждению не смогли. Разве что иногда, проскальзывала в разговорах история отца будущей герцогини, который будто бы находился какое-то время в турецком плену. Но на свадьбе ее батюшка уже присутствовал, а потом и вовсе помер измученный старыми боевыми ранами.