— Но зачем ты мне все это рассказываешь? — спросила Ингер и подозрительно взглянула на него. — Мы ведь вовсе не о том говорили.
Пер задумался и ответил медленно, с расстановкой:
— А затем, Ингер, что эта семейная трагедия может послужить для нас поучительным примером и не только примером, но и предостережением.
— Для нас?! — Чулок снова выпал из ее рук. — Для нас? Что ты этим хочешь сказать?
Но Пер опустил глаза и ничего не ответил. Он внезапно так побледнел, что Ингер вскрикнула от испуга.
— Пер, ради бога, скажи, что с тобой творится? Я тебя чем-нибудь огорчила? Или дети? Скажи, что с тобой?
Но Пер так и не мог произнести роковые слова.
Ингер протянула к нему через стол руку, словно желая приласкать его.
— Ты просто болен, да, да! И ты сам не понимаешь, что говоришь. Последние дни ты смотришь на всех так мрачно. А мне именно сейчас хочется стать счастливой и забыть все невзгоды. Что тебя гнетет? Может, денежные затруднения?
— Нет!
— А что же?
— Все обстоит гораздо хуже.
— Скажи наконец, в чем дело?
— Я не могу… не могу… не знаю, как сказать.
— Ты болен?
— Нет.
Вдруг внезапная догадка молнией сверкнула на лице Ингер.
— Слушай, Пер, ты обещаешь мне честно ответить на мой вопрос?
— Да.
— Когда ты был в Копенгагене, ты виделся со своей бывшей невестой — с этой… с фрёкен Саломон?
Пер удивленно взглянул на жену.
— Нет.
Ингер не поверила.
— Ты лжешь! — воскликнула она и рывком поднялась с дивана. Недоштопанный чулок отлетел на стол. — Теперь мне все ясно. — Она несколько раз прошлась по комнате. — Ты встретился со своей бывшей невестой и снова полюбил ее.
— Говорю же тебе, что ты ошибаешься.
— Ну, не ее, так другую. Иначе быть не может. Все понятно. И сейчас ты просто разыгрывал передо мной гадкую комедию, чтобы исподволь подготовить меня. Ты хочешь меня бросить и жениться на другой. Разве я не права? Отвечай честно.
Пер задумался.
Ему пришло в голову, что для Ингер будет лучше всего, если он подтвердит ее подозрения и признает себя виновным. Без такой серьезной причины она не согласится на официальный развод. А ему выгодно, чтобы она его возненавидела: тем скорей она его забудет. Он уже слишком от многого отказался, так стоит ли теперь жалеть о чести?
— Да, ты права, — ответил он и покорно склонил голову.
Ингер застыла на месте. Лицо ее как-то сразу осунулось, и на нем остались только огромные черные зрачки. Руки она скрестила на груди.
— И ты мог подло скрывать это от меня целых три недели! Значит, отец был прав! А я-то, дура, всегда тебя защищала… Так вот откуда твоя бессонница! И вечные головные боли!.. Смешно подумать, что я только о том и заботилась, как бы тебя порадовать, как бы развеселить! А ты тем временем тосковал по другой и прикидывал, как бы тебе получше отделаться от нас! Какая гнусная комедия! Какая низость! И трусость!
Сквозь открытые двери детской доносилось хныканье малышки. Ингер его не слышала. Она снова принялась расхаживать взад-вперед и что-то говорила, но уже скорее сама с собой. Лишь когда девочка разоралась вовсю, она пошла к ней.
Пер выпрямился, зажал голову между ладонями и застонал. И так, дело сделано! Жертва принесена на алтарь! И он дал себе слово держаться до последнего.
Ингер вернулась и снова начала мерить комнату торопливыми шагами. Потом подошла к нему вплотную.
— Неужели тебе больше нечего сказать? Ну скажи, что это неправда!
Он покачал головой.
— Нет, Ингер, к чему слова?
Она постояла еще немного, потом расплакалась и ушла в спальню.
До него еще донеслось: «Какая трусость! Как низко!» — потом дверь захлопнулась. Через некоторое время в доме поднялась суматоха. Хлопали двери, Ингер громким голосом отдавала распоряжения служанкам. Во дворе загрохотали деревянные башмаки работников. Раскрыли двери каретника и выкатили оттуда экипаж.
«Она хочет уехать еще сегодня», — в ужасе подумал Пер.