Все трое засмеялись, словно им удалось с кем-то сыграть злую шутку. Роберту не понравилось их неожиданное веселье, ему казалось, будто лаосцы что-то от него скрывают; он общался тут с миром лишь через переводчика, отгороженный от него незримой стеной и вынужденный полагаться только на интуицию.
— Где ты оставил револьвер? — спросил майор.
— На кровати. Слишком жарко…
— Ты становишься настоящим буддистом.
— Я и так не стал бы стрелять, это ваше дело. У меня другие обязанности: блокнот, фотоаппарат.
— Многое я дал бы, чтобы узнать, что ты там пишешь.
— Могу тебе перевести, — предложил Маляк.
— А, перевести, — презрительно махнул рукой майор. — Поехали.
Но прежде чем водитель завел мотор, до них донесся глухой звук выстрела. Они замерли, прислушиваясь. Эхо в горах повторило выстрел.
— Это не в нас, иначе мы услышали бы свист пули. А вот на ходу не услышали бы, мотор заглушает, особенно если стреляют с расстояния в несколько сот метров, из засады. Чувствуешь удар, видишь кровь, а вокруг все спокойно, солнце, только трещат цикады.
— Иногда можно определить, откуда стрельба, по взлетевшим в том месте попугаям, — добавил водитель. Его медное лицо выражало туповатое доверие.
— Это был выстрел из охотничьего ружья, — успокаивающе сказал майор. — У меня ухо привычное, слишком часто в меня стреляли, чтобы я не мог отличить одно от другого.
— Охотник, это точно, — кивнул головой Коп Фен, но майор поводил стволом пулемета в разные стороны, проверяя, легко ли он ходит.
Взревел мотор, и джип покатился под гору, подпрыгивая на засохших колдобинах.
Разве нам что-нибудь грозит? Солнечные лучи поблескивают на металлической поверхности джипа, ветерок доносит запах разогретого машинного масла, пустых канистр, пропотевших мундиров и мирные запахи спящих полей. Не верю, не верю, чтобы они лезли под пули. Правда, люди здесь убеждены, что они снова вернутся в этот мир, что им предстоит еще много раз родиться, но уж я-то знаю, что человек живет лишь однажды… Да к тому ж еще жизнь — такая короткая, словно искра, высеченная между двумя необъятными безднами мрака. Сават знает: случись что со мной, штаб им устроит разнос. Поэтому они обо мне так заботятся. Я могу им быть полезен только живой, меня нельзя подвергать опасности. Может быть, майор для того и взял меня с собой, чтобы иметь предлог в любую минуту отступить, повернуть обратно без ущерба для своего авторитета. Ему легко будет объяснить: дескать, если бы мы были одни, я принял бы бой даже с более сильным противником, но из-за дорогого гостя мы были вынуждены драпать. Да, им очень нравится показывать мне, что здесь точь-в-точь как на передовой, хоть бои идут километрах в ста южнее. Это довольно далеко, учитывая гористую местность, здесь же царит спокойствие.
Но все же Маляк помнил о самолетах, сбрасывающих группы диверсантов, навербованных из местных жителей, о засадах на дорогах, о трупах без ушей… Уши отрезают как доказательство, что враг действительно убит… За пару ушей платят килограмм соли. Говорят, это повелось с тех пор, как начали блокировать те племена, что убежали в джунгли. Мы получаем соль с юга, а им ее сбрасывают в контейнерах американцы. Так выглядит прекрасная нынешняя цивилизация, приступившая к покорению звезд. Драки из-за клочка земли, ненависть, голод… Но неужели я не могу думать о более приятных вещах, ведь я же не боюсь… Нечего думать о смерти, раз уж она неизбежна. Лучше погрузить лицо в черные распущенные волосы Тари, спрятаться в женщине. Сладость отдыха в ленивых объятиях, два дыхания смешиваются, четкие очертания ее щеки под его пальцами, выпуклый лоб и беспокойный трепет ресниц под воспаленными губами. Как пахнет ее кожа, какова на вкус?
Шофер поправил полотняную шляпу, глаза его щурились от встречного ветра, внимательно осматривали сожженные луга рядом с джунглями; заросли мертво торчали, как декорации на сцене, брошенные актерами. Местами на засохшей траве зияли черные пятна, то ли выжженные случайно, то ли для пахоты, которая начнется с приходом муссонов, с живительными ливнями. И тогда настанет перерыв в военных действиях. Все вернутся к своим обыденным делам, к строительству запруд на ручьях, к возделыванию болотистых полей; сгорбившись, начнут втыкать зеленые травинки риса. Радостная пора, великое пробуждение: шествия в деревнях под барабанный бой, процессии с трехметровым фаллосом, символом плодородия. Новая жизнь… Они будут бросать друг в друга комьями грязи, бегать нагишом, прикрытые только стекающим красным месивом, облепленные глиной, — фигуры уже с человеческими формами, но еще как бы не до конца изваянные, толпа масок, и каждая старается, чтобы ее не узнали. Те же самые люди, которые зимой солидно заседали в военных советах и королевских учреждениях, ведут себя так, словно бы только что родились из земли, матери всего живого. В них говорит ее плоть, они стремятся посеять новую жизнь…