Прошлой весной Роберт смотрел на это снисходительно и не обиделся, когда о косяк двери ударился ком грязи, брызнув ему на щеку и испачкав рубашку. Он лишь помахал рукой веселящейся на улице толпе, а ему ответили радостным ревом. Его забавлял этот коллективный нерест, включенный в ритм пробуждения полей и садов, но сам он не поддавался возбуждению. А на улице пахло сытой, намокшей землей, молодыми листьями, над канавами стоял запах винного брожения, пьянящий густой дух, и женщины безвольно, как во сне, сновали по холлу гостиницы, плыли в своих длинных юбках, неся перед собой наполовину обнаженные груди, губы их были приоткрыты, словно готовые издать стон…
Слепые силы земли, липкая, пахучая тьма, влажные ветви, которыми его шутливо хлестали, чтобы привлечь внимание, нагие полные руки с поблескивающими кольцами серебряных браслетов… Высвобождалось вожделение, поцелуи и укусы до боли, обладание, похожее на насилие. Во всем этом было нечто звериное, от этого захватывало дух, человек оказывался как бы низверженным на низшую ступень, в мрачные тысячелетия, когда огонь, дар небес, мог родиться только от удара молнии. Ночь, наполненная далеким мерцанием зарниц, шумной музыкой, боем барабанов, чавканьем теплой грязи под босыми ступнями. Неожиданный проливной дождь приносил успокоение, толпа разбегалась. Только одурманенные любовью пары стояли в темноте, точно не могли пережить даже короткой разлуки, принимая на себя хлещущие потоки ливня. По распущенным волосам скатывались светящиеся капли.
…Мокрые волосы, их выжимают резким движением рук — это уже Тари. Она сидит в нем, точно заноза, загнанная под кожу. Я ее жажду, как сочный плод, как родниковую воду в жару, — лишь бы пить, стоя на четвереньках, погружая все лицо, студить лоб до потери сознания, до полного помрачения рассудка.
— Еще один перевал — и будет видна деревня, — повернулся к нему майор. — Удивляюсь, как это ты можешь спать! Чертова дорога, душу из человека вытряхивает.
Автомобиль несся, подпрыгивая на камнях, — вдруг майор пригнулся, и короткая очередь полетела в небо. Из-за вала, окаймлявшего поле, поднялась темная туша и помчалась по рисовой стерне. Вид у буйвола был грозный. Он остановился, выставив рога, принюхиваясь.
— Хорошо, что я вовремя заметил, — разразился смехом майор.
— Вижу, что-то черное высовывается из травы… Конечно, первая реакция — подавить, прижать их носом к земле… Выстрелить первым.
— Хорошо, что ты не попал, — облегченно вздохнул Маляк. — Это было бы воспринято как объявление войны… Нам уже не было бы смысла ехать дальше.
— Да, этого буйвола они бы нам не простили, — подтвердил Коп Фен.
Теперь и второй буйвол поднялся и побежал под прикрытие вала. С неожиданной ловкостью оба взобрались на лежащее выше поле, всхрапывая перескочили через вал и галопом помчались к густым зарослям на склоне холма.
— Вот это реакция, — показал Роберт на убегающих буйволов, которые, закинув головы, раздирали частый кустарник, погружаясь в густые ветви, как в воду. — Они тоже знают, что такое война.
— Буйволы проверили, кто стреляет, — поправил его Коп Фен, — самого выстрела они не боятся. А вот когда почуяли запах мундиров, бензина, то поняли, что мы не здешние.
— Остановись, — приказал майор, привстав и не сводя глаз с кустарника. — Беги, Коп Фен, отрежь ему путь, если вздумает удирать. Раз есть буйволы, должен быть и пастух, — сказал он Маляку. — Видно, притаился — человек все же умнее животных. Знает, что пуля догонит.
— Так ведь мы же не будем стрелять.
— Конечно, нет. Но откуда он может знать, кто приехал? Солдаты не любят неожиданностей. Сначала выстрелят, а уж потом идут выяснять, кто там лежит, свой или враг. Впрочем, это тоже никогда не известно: крестьяне переходят то на одну, то на другую сторону. Сегодня они с нами, — все зависит от обстоятельств.