— Первый просил, чтобы мы лично ему докладывали обо всем. Каждый час. Помните об этом, инженер Моленда.
— Это должны делать вы. Вы ведь директор.
— Хорошо, но вы мне будете готовить сведения. Лучше всего в письменном виде.
— В письменном? — удивился Моленда. Ему показалось, что он ослышался. — В письменном? Сейчас?
— Времени жалко, — вмешался майор. Он потер висок. — Где уж тут бумаги писать.
— Согласен. — Директор помедлил минуту. — У вас действительно не будет возможности…
— Очень рад. — Главный инженер повернулся к военному: — Ну так что, майор, попробуем?
— Радист! Давай аэродром!
Разговор шел сквозь писк и треск в эфире. Майор кричал, словно это могло улучшить слышимость. Он ясно и убедительно доказывал, что ждать дольше нельзя.
— Мы сгорим, понятно? Таких котелков с нефтью еще осталось два, соображаешь? Ты согласишься с тем, чтобы люди отправились на тот свет?
Какое-то время из динамика лился поток довольно сердитых слов в адрес человека, который несет такую чушь.
— Ну так давай все, что у тебя есть, ясно? — прервал его майор. — А сколько, собственно говоря, у тебя этого? Сколько?
Они услышали цифру, которая им ничего не говорила. Но начальник пожарной части Калямита схватился за сердце.
— Черт побери, — застонал он, — этого хватит только на то, чтобы погасить один горящий самолет, да и то если ветра не будет.
— Что делать? — спросил директор. — Выходит, мы этим не сможем воспользоваться?
— Воспользоваться-то мы воспользуемся, — опустил голову Калямита. — Здесь все сгодится. А лучше всего поставить в костеле свечку, это не повредит…
— Хватит болтать. — Терский ударил кулаком по столу. — Нужно делом заниматься, а не поддаваться панике, товарищ Калямита!
— Так мы же занимаемся.
— Что я ему должен сказать? — волновался майор. — Человек ведь ждет!
— Пускай просит согласия начальства, — решил Моленда. — И пусть попросит командующего округом, чтобы с других аэродромов…
— Присылай, слышишь? — кричал майор. — И доложи в округ, что этой пены нужно в сто раз больше, понял?
Какое-то время он слушал своего коллегу, голос которого разносился по кабинету.
— Что ты там несешь? Как так? Округ этим не распоряжается? А кто?
— Видимо, командование военно-воздушных сил, — догадался Калямита. — А кто же еще?
Радио подтвердило его слова.
— Ну так позвони командующему, — посоветовал своему собеседнику майор. — Только поспеши, а то здесь уже некому будет ждать.
Он отложил микрофон и махнул рукой:
— Друг на друга сваливают, сукины дети, думать сами не в состоянии!
— Давайте сообщим об этом первому, — предложил Терский.
— Правильно, — кивнул головой Моленда.
Все посмотрели на директора. Он не спеша поднял трубку, потом нажал белую кнопку, чтобы вызвать секретаршу.
— Пани Аня, соедините меня с первым. Да. А если телефон будет занят, то попробуйте через коммутатор. Спасибо.
Майор потер лоб, взял сигарету, затянулся. Калямита сложил обе ладони вместе и смотрел на свои пальцы, как будто увидел там что-то очень интересное. Моленда подошел к окну и встал спиной к столу. Радист молчал. Пожарный у телефона курил сигарету, часто затягиваясь и нервно выпуская дым.
3
Когда инженер Квек вышел из конторки, Меринос сел на стол. Ему было все равно. Тупая тоска отдаляла от него каждую мысль, не связанную с его несчастьем. Ясю было пять лет. А все случилось так неожиданно; родители не обращали внимания на то, что говорил ребенок, махали рукой, когда мальчик жаловался на боли. Да он и не мог толком объяснить, что у него болит. Дедушка Меринос, как всегда, шутил, что до свадьбы все заживет, к тому же мальчик растет и должен чувствовать, что растет, а как же иначе? И вот вчера Ясь умер. Мать взяла малыша, как обычно, на руки из кроватки — а он уже был недвижим. Сначала отец с матерью не хотели в это верить. Вызвали врача, метались по комнате, слишком тесной, чтобы вместить их боль.
«Сердце», — сказал доктор.
Дед Меринос молчал. Он смотрел на внука, на сына, на невестку, чувствуя жгучую ненависть к миру, ко всем живым. Как нарочно, было воскресенье — день, который Меринос больше всего любил, радостный день, когда можно делать все, что хочешь. А это значило, что он мог прийти к Ясю, смотреть, как ребенок ходит, говорит, играет.