— Нет.
— Это хорошо, это очень хорошо. — Она обрадовалась, как ребенок.
Коп Фен принес медный сосуд, услужливо полил им на руки воду, подал полотенце. Они вошли в комнату, где большой поднос дымился запахами лука и корицы. По неподвижным лопастям висевшего у потолка вентилятора бегали большие ящерицы, издавая громкое чмоканье.
Роберт смотрел, как она сминает пальцами шарики риса, окунает их в соус и подносит к губам. Когда глаза их встречались, ему казалось, что между ними существует молчаливое согласие, захотелось коснуться смуглых обнаженных плеч, полных и теплых.
Они хвалили повара, говорили о традиционных кушаньях, не было произнесено ни одного слова, которое девушка предназначала бы только для него, и все же Роберт чувствовал, что она говорит, плавно двигается, поглядывает из-под опущенных ресниц и вообще находится здесь потому, что он жаждет ею обладать.
Когда Тари ополоснула руки и небрежно вытерла их об юбку, Роберт предложил ей сигарету.
Она стояла, наполовину освещенная лучами солнца, которые заставляли блестеть золотые нитки юбки, и смотрела на высохшие поля, на дорогу, по которой тянулся караван низкорослых лошадей, навьюченных мешками с солью, и пыль вставала рыжеватым дымом из-под неподкованных копыт. Дальше в зарослях джунглей возвышались холмы, а над ними пустое неприязненное небо. Зной еле заметно пульсировал, от удушливой жары клонило ко сну.
Девушка не прикасалась к нему, не искала близости, однако волосы ее источали теплое благоухание, истома была в ее теле, истома и призыв.
— Придешь вечером? Как услышишь, что подъезжает автомобиль, — значит, я приехал. Майор Сават берет меня с собой в деревню, недалеко отсюда.
Тари молчала, грудь ее мерно вздымалась от спокойного глубокого дыхания. Казалось, что слова до нее не доходят.
— Жди меня здесь. Или ты часовых боишься?
Он заметил, как насмешливо искривились ее губы. Тари смотрела на него почти враждебно.
— Слышишь, ты должна сидеть здесь и ждать.
— Вернешься — я сама тебя найду. — Тари бросила на тропинку сигарету и легко сбежала по ступенькам. Она шла быстрой, танцующей походкой, точно плыла, и Роберт знал, что ей хочется, чтобы он на нее смотрел.
Часовой, сидевший на корточках под деревом с карабином на коленях, поднял руку к загнутым полям полотняной шляпы и что-то сказал ей, но она прошла мимо, не обращая на него внимания. Девушка спускалась по склону холма, словно проваливаясь в землю до колен, по пояс; наконец ее черные блестящие волосы скрылись за пучками засохших сорняков.
— Черт подери, — пробормотал Роберт в восторге, — вот это да. Как статуэтка…
На сухой, превратившейся в пыль глине дымилась брошенная сигарета. Маляку вспомнились жертвенные курительные свечи на могильных холмиках, и его охватило какое-то странное волнение, словно он заново увидел этот мир, залитый безжалостным солнцем, красную глину, сухие травы, — все теперь казалось иным сквозь легкую голубоватую струйку дыма от гаснущей сигареты.
«Она будет моей», — Роберт обещал себе это как ребенку, ему очень хотелось приласкать девушку, обнять, вдыхая ее запах, и убаюкать на руках.
Жара проникала даже через кожу давно нечищенных, исцарапанных ботинок, так, словно он стоял в горячей золе. Роберт вернулся в свою комнату с закрытыми ставнями; свежевыбеленные стены усиливали чувство прохлады, здесь пахло камфорой и известью. Он отстегнул холщовый пояс с кольтом в деревянном футляре, бросил его на кровать, а потом сам повалился на шершавое одеяло, положив руки под голову.
«Не возьму его с собой, слишком жарко», — вздохнул Маляк с облегчением. Глядя сонно и немного бездумно на полосы света, врывающиеся в комнату через щели в ставнях, он решил, что на экскурсию в деревню захватит с собой только фотоаппарат — вдруг подвернется какая-нибудь интересная сценка.
На верхушках деревьев стрекотали цикады, выводя металлическую мелодию знойного дня.
«Если удастся уговорить майора, чтобы он дал машину, Коп Фен покажет мне эту пещеру… Там наверняка выделяется газ, — Роберт сонно потянулся, — его надо выжечь и, пока он снова не накопится, обшарить подземелье».
Ему представились высеченные из камня саркофаги, украшенные резьбой крышки… Сделать фотографии с помощью блица, описать открытие, которое прославит его имя на весь мир. В подброшенные драгоценности Роберт не верил. А вообще-то ожерелье какое-нибудь или хоть перстенек пригодились бы. Мысленно он уже поднимал, сдвигал тяжелые крышки, заглядывал внутрь то одного, то другого каменного корыта. Что там может быть? Сырость, мрак, кучка трухи, груда истлевших костей, пористых, съеденных временем. А то и оружие. Он уже обдумывал возможность забрать найденное, вывезти отсюда. А останки — в подземный поток. Ведь Мальро не задумываясь отпиливал каменные барельефы в здешних храмах. Нет, не тут, а в Камбодже… И в королевских дворцах кхмеров. От искусствоведа, историка до грабителя, потрошащего могилы, всего один шаг. Это только вопрос времени. Археолога никто не обвинит в профанации памятников. Ну и цель, конечно… Ему неожиданно вспомнились груды бумаг, ржавых консервных банок, босые, обгрызенные ступни, выступающие из осыпи сухой глины. Был человек — и нет его. Коп Фен говорит, что это какой-то неизвестный, замученный на допросах или тайком застреленный теми, кого сейчас прогнали из этих мест. Мученик, а они даже не хотят его похоронить. Своего они вытащили бы и похоронили, не упустили бы случая разъяснить правильность революционной политики и возбудить в людях праведный гнев. «А вдруг это один из убитых врагов, — засомневался Роберт, — лежал себе в окопе, распухший, черный, трещали пуговицы, мундир лопался по швам, от трупа шел неприятный запах в казармы, вот и стащили его на свалку. Никому не нужное человеческое тело, лишенное жизни. Нет, другая, бесформенная жизнь растет, продолжается в нем, ведь распад — только новая фаза круговорота веществ…» Роберт увидел колеблющийся язычок пламени, он лижет темноту, которая принимает очертания высокой груди, отлитой из бронзы, а огонек скользит вдоль бедра, прячется за спину, и вот из мерцающего мрака появляется едва ощутимое, теплое, доверчивое тело, готовое раскрыться навстречу… С огромным облегчением, близким к блаженству, он понимает, что Тари пришла танцевать.