Он пришел в ту ночь, когда Павел не мог заснуть, переволновавшись перед предстоящей поутру дорогой. Забрался через балкон в кабинет, одетый лишь в свой просторный шлафрок, дрожа от волнений и возбуждения.
- Не могу отпустить тебя, - обнял за шею, припал к груди, где тут же громко застучало сердце. – Хочу насытиться тобой, запомнить тебя, Павлик.
Выразительный голос Иммануила прозвучал так тихо и трогательно, что Павел без слов (звуки застряли где-то в горле, стянувшись в горький комок), подхватил друга под бедра, потащил от балкона к неширокой солдатской постели. По пути они потеряли халат, потому Павел также, недолго думая, избавился от легкой одежды.
Он целовал всё его тело, стараясь запомнить шелковистость кожи и запах. Цветочный, словно поле тюльпанов и маков - от волос и за ушами, на кончиках пальцев и на шее. Горьковатая полынная нотка пота, хвойно-сосновая – на сгибах локтей и под острыми коленками. Чистый песок и нагретый солнцем камень – на спине и выступающих ребрах. Иммануил пах Крымом – так же гармонично, сумасводяще. От смеси ароматов кружилась голова, вызывая желание сотворить безрассудство. Павел провел подбородком внизу живота и увидел налитой возбужденный орган. Не думая, быстро провел по нему языком, по всей длине, и остановившись на открытой влажной головке, неожиданно почувствовал во рту недостающую нотку – солено-пряный, устричный вкус моря. Павел раньше этого не делал, но Иммануил баловал любовника подобными ласками, от понимания которых великий князь быстро терял контроль над телом и разумом, стонал и метался, говорил глупости, ничего не понимая от пронзительного удовольствия. Сейчас, стоило ему захватить губами упругую головку, как Иммануил выгнулся навстречу, призывно раздвинул ноги и простонал так сладко, что у Павла по спине прошла нервная дрожь, а в паху все закаменело от мгновенного напряжения.
Это оказалось весьма увлекательным занятием. Член у Иммануила был твердым, бархатистым и таким приятным для губ и языка. От неумелых и простых действий Павла Иммануил всхлипывал, сжимал пальцами плечи любовника. На напряженном органе обозначились вены, а на вершинке головки показались белесые капли. Павел обхватил его поудобнее у основания, испытывая неодолимое желание ритмично и глубоко погрузить торчащий влажный ствол в свое горло. Удалось это не с первого раза, но произвело впечатление - Иммануил задрожал всем телом, широко раздвинул колени, открывая полный доступ к своему телу. Никогда еще собственное имя не казалось Павлу таким звучным и прекрасным. Иммануил стонал, подаваясь бедрами, хаотично гладил и цеплялся за загорелые плечи друга. Павел обхватывал губами теплый орган, посасывал круглую набухшую головку, кончиком языка щекоча щелочку посередине. И вскоре отстранился, предчувствуя кульминацию, облизал с губ терпкую жидкость, легко приласкал пальцами поджавшиеся от возбуждения яйца и пульсирующее горячее отверстие. Иммануил внезапно выгнулся, точно насаживаясь на пальцы.
- Пожалуйста… – тихо всхлипнул он.
Павел обнял руками его длинные ровные ноги, надавливая мокрым от перевозбуждения членом на раскрывающийся вход, медленно погрузился, чуть не крича от охватившего его тело ликования, вырвал из Иммануила очередной блаженный стон. Им хватило лишь нескольких глубоких движений, чтобы одновременно забиться в волнах бесконечного восторга, обнимая друг друга, перемешивая запахи и влагу на своих телах.
Лежа в темноте спального вагона, Павел вспоминал вкус и запах Иммануила, его голос и страсть. Ритмичное движение поезда, наконец, принесло желанный сон, в котором снова виделся сероглазый князь, Крым, Архангельское.
А наяву поезд приближался к Уральску. На подходе к городу были спешно занавешены все окна, состав промчался мимо станции и, не останавливаясь, устремился дальше. Лишь утром Павел услышал, как командир матросов объяснил, что в Уральске стояла Белая Армия, а отбивать состав с боем у матросов не было приказа из Екатеринбурга.
Остановка на подъезде к Оренбургу была хоть и непродолжительной, но весьма интересной для Павла. Из окна своего отделения он наблюдал, как под покровом темноты из медленно двигающегося состава выскакивали матросы и споро отбегали в заранее обговоренные засады. Город оказался под властью казачьего атамана. Прибывшие бойцы составляли подкрепление собирающемуся атаковать «бандюганов» местному красному отряду.
На следующей же станции командир матросов благоразумно приказал снять с вагонов бравые лозунги. Поезд двигался по контролируемой белыми генералами территории, что создавало Павлу прекрасное настроение и надежду на то, что, возможно, семью Государя отобьет армия освобождения.
В Уфе их состав обстреляли. Матросы открыли ответный огонь. Крестьяне просидели под столами и на полу, зажав уши девкам и детям, пока поезд не набрал скорость и не ушел от преследовавших его вооруженных всадников.
Весь следующий день Евсей Фомич успокаивал своих домашних, а Павел авторитетно заверял перепуганных Вареньку и прижавшуюся к ней хозяйскую дочь Лизу в своей боеспособности и обещал в случае еще одного нападения защитить их обеих. Варя, кстати, не доставляла Павлу никаких проблем. Она прижилась в большой семье Моховых, подружилась с Лизой, а набожной супруге Евсея Фомича охотно читала Библию.
На подходе к Екатеринбургу матросы посуровели. На маленькой подстанции в вагон к крестьянам заявились люди в военной форме и красный комиссар с проверкой документов. Евсей Фомич степенно разложил перед проверяющим бумаги на свою большую семью.
Военный серьезно просмотрел все предоставленные документы.
- Что ж вы, товарищ крестьянин, все документы у себя держите? Непорядок. Граждане совершеннолетние должны каждый при себе паспорт иметь. А то вы получаетесь эксплуататор, даже если товарищи ваши родственники!
Сбитый с толку Евсей Фомич начал путано объяснять проверяющему о намерении довезти всю семью до родных мест, а ехали они издалека и о местных порядках по поводу документов не знали. Военный усмехнулся и тихо обратился к рассматривающему испуганных крестьян помощнику.
- Вот видите сами, какая еще нам работа предстоит. Темные все и невежественные. До чего их господа довели! Не люди, а скоты безмолвные.
- Счастливого пути, товарищи, - согласно кивнув начальнику, сказал на прощание второй проверяющий.
- Ишь, господ наших упомянул, ирод, - выговорил, сплюнув вслед, Евсей Фомич. – Запугали до смерти со своей проверкой, хуже прежних приставов. Кто ж с вами спорить будет, с окаянными, жизнь-то дороже!
Павел улыбнулся и решил все же сопроводить семью Моховых до их родной деревни. Вооруженный мужчина в такой непростой обстановке не был лишним.
Сойдя с поезда, они столкнулись с первой проблемой. Взять телеги для перевоза многочисленного крестьянского скарба было неоткуда. Впрочем, Павел, прихватив с собой зятя Евсея Фомича, мощного и угрюмого мужика, наведался к начальнику станции. В результате нашлась телега и тарантас, в которые загрузили детей и вещи. Оставшиеся тюки и мешки мужики взвалили на свои плечи, отправившись вслед за телегой. Возница оказался родом из Пышты и к концу пути рассказал Евсею Фомичу о положении на деревне. По всему выходило, что встретить новую семью должны бы беспрепятственно, поскольку многие ушли на заработки в город и вновь прибывшим будет где разместиться.
Как обычно в деревнях, все люди оказались друг другу дальними родственниками и собравшиеся у телеги старожилы долго вычисляли, кому и какими родичами приходились приехавшие Моховы. Выбранный народом председатель провел Евсея Фомича к запущенного вида большой избе с обширным двором. Хозяева в прошлом году уехали за лучшей долей в город, да погибли в революционной заварушке. Мужики почесали в затылке, поспорили, погудели, а потом Евсей Фомич объявил, что жилье им подойдет. Семья начала шумно разгружаться и заселяться.