Киваю и дарю папе натянутую улыбку.
– Идем, – говорю я Конору.
Его голова вертится туда-сюда между мной и моим отцом, как будто приятель смотрит теннисный матч, который не знает, как выключить, и когда я обращаюсь к Конору, он буквально спрыгивает со стула.
– Ага. Я готов. Поехали.
– Гвен дома? – Папа все еще пытается со мной общаться. – Я ее не видел.
– Наверху, – указываю я на потолок, как будто могу волшебным образом направить отца туда, подальше от меня. – Мне пора идти.
– Хорошо-хорошо, еще увидимся? Не задерживайся допоздна.
Закатываю глаза, потому что последний раз, когда мои родители действительно беспокоились, во сколько я вернусь домой, был еще в восьмом классе. Я мог бы исчезнуть с лица земли, и они, вероятно, не заметят, пока Гвен что-то не понадобится и никто не сможет ей помочь. Саркастически поднимаю большие пальцы и выхожу из кухни.
Уже кладу ладонь на ручку входной двери, когда слышу, как отец говорит мне вслед:
– Люблю тебя, парень.
Я раздуваю ноздри и открываю дверь так резко, что чуть не срываю с петель. Оглядываюсь на Конора.
– Давай убираться отсюда.
Друг кивает, и на этот раз он следует за мной, когда я выхожу через парадную дверь.
Глава 7
Мэй
Сижу на своей кухне и жду, когда Люси подберет меня по пути на это тупое прослушивание. Слышу, как распахиваются двери гаража, гудит и отключается автомобильный двигатель. Смотрю на часы в микроволновке: сейчас только пять вечера. Для мамы слишком рано, она бы не успела добраться домой. Если только какой-нибудь чужак не раздобыл пульт к нашему гаражу, это либо она… либо папа.
Мой живот скручивается в узел, и я отталкиваю только что поджаренный тост. Испытываю искушение вернуться в свою комнату, но Люси будет здесь с минуты на минуту, поэтому вместо этого я утыкаюсь в телефон и притворяюсь, что крайне увлечена лентой «Инстаграм».
Дверь из гаража на кухню открывается, и я слышу громкие споры. Так удивляюсь, когда слышу два голоса вместо одного, что поднимаю голову, и вот они: оба моих родителя вместе. Понятия не имею, что, черт возьми, происходит; я не видела их одновременно примерно шесть месяцев. Мама все еще приходит домой, но поздно, обычно после того, как я иду спать.
Мы почти не разговариваем. Папа… я едва его вижу. Шесть месяцев назад родители усадили меня и сказали, что последнее шоу, которое продюсирует отец, снимают в Палм-Дезерт и ему нужно пожить некоторое время там.
Некоторое время… оно все тянулось и тянулось.
И тянулось.
Я не знаю, живет ли он там до сих пор. И мне действительно все равно. Все, что я знаю: он не вернулся домой.
Я не могу разобрать большую часть того, что они говорят; лишь улавливаю несколько злых слов от моего отца:
– Нам нужно поговорить о том, как ускорить судебный процесс. Мне надо, чтобы ты включилась в него, Джоан, до того как…
Я опускаю голову обратно. Стараюсь стать как можно меньше, надеясь, что, возможно, в полу откроется дыра и засосет меня в недра ада.
Ад не может быть хуже, чем то, что происходит на этой кухне.
Их голоса стихают; должно быть, родители видят меня. Задерживаю дыхание, молясь, чтобы они прошли мимо, вели себя так, будто я не существую, как обычно. У меня покалывает кожу. Ничего не могу с собой поделать; я снова поднимаю глаза, как раз вовремя, чтобы увидеть спину уходящего отца. Мама стоит у плиты, прислонившись к столу, сгорбившись. Даже через всю комнату я вижу, что у нее покраснели глаза. Клянусь, за последний год она стала меньше ростом.
Я не знаю, куда делась та женщина, что все эти годы была нашей мамой. Занятой, успешный финансовый консультант, который казался приличной матерью, пока продвижение Джордана не затмило для моих родителей все остальное. Было похоже, что мама всегда поддерживала планы отца на моего брата – досрочные тесты и предметы повышенной сложности в девятом и десятом классах, вечерние занятия и занятия в выходные дни, необходимые для поступления в университет. Пока отец не начал говорить о своем грандиозном плане, чтобы Джордан уже в десятом классе подал заявление в колледж. Мама уперлась и слышать ничего не желала. После этого, поднимаясь ночью по лестнице, я слышала резкий шепот из их спальни и знала, что речь идет о Джордане и его будущем. Думаю, брат тоже это понимал.
Я так сильно впиваюсь ногтями в основание большого пальца, что остаются следы.
Мы с мамой встречаемся взглядами, и она дарит мне дрожащую улыбку. Усилие отнимает у нее десять лет жизни. Я не знаю, что делать. Я сижу здесь, в той же комнате, что и моя мама, но нас словно разделяют тысячи миль. Я не знаю, что ее печалит, думает ли она о Джордане, переживает ли до сих пор. На его похоронах ей едва хватило сил дойти до скамьи в церкви. Теперь от нее осталась лишь пустая оболочка, как будто папа полностью затмил ее, хотя почти здесь не бывает.