Норман. Наверное, ему пришлось продать очень много носков. Потому что лично я за свои больше фунта не плачу.
Джин. А он еще говорит: «Знаете, я стою миллион!» Сам весь в золоте, и сигара здоровенная в зубах. Я про себя подумала: ну и что, у меня тоже денег куры не клюют, так что лучше бы ты держался от меня подальше, приятель! Им же всем только одно надо.
Норман. Я б на твоем месте сказал: «Миллион? Всего-то? Да я трачу миллион за одно утро в супермаркете!»
Джин. Ой, а знаешь, кто еще там был? Виктория Бекхэм. Я тебе нет говорила?
Норман. И ты с ней разговаривала?
Джин. Конечно. Она такая милая.
Норман. Ни фига себе!
Джин. Да, так хорошо поболтали. Только я ничего про Дэвида не расспрашивала; знаешь, я решила, лучше ничего личного не касаться. Долго болтали…
Пауза. Джин заканчивает свои дела в саду.
Норман. Как ты думаешь, она поправится?
Джин. Конечно, поправится, и все будет хорошо.
Норман. Ты так считаешь?
Джин. Я знаю ее врача, он сказал, все будет нормально. Я им в прошлом месяце подкинула двести тысяч — на исследования. Ты ведь понимаешь, у них нет ни гроша.
Норман. Твоя сестра, конечно, тот еще экземпляр, сама знаешь, но она же никогда не курила.
Джин. Я знаю.
Норман. В жизни не курила!
Джин. Хотя у нашей матери было то же самое.
Норман. Да, она мне говорила.
Джин. Она поправится. Ее ведь там пока просто обследуют?
Норман. Лишь бы ее скорее выписали. Я и сам не знал, что буду так скучать по этой дурехе.
Джин. Все будет хорошо.
Норман. Правда?
Появляется смущенный Моррис. У него в руках большая хозяйственная сумка.
Все умолкают, обстановка между всеми тремя очень напряженная.
Моррис. Ну, ладно тогда…
Джин. Все взял, что хотел?
Моррис. Да, почти все.
Джин. Как ты будешь туда добираться?
Моррис. Сначала поездом до вокзала Ватерлоо, оттуда другим поездом через Евротуннель до Брюсселя, а потом еще один поезд. Ничего страшного.
Норман. Там, говорят, совсем недавно несчастный случай был. В туннеле.
Моррис. Когда?
Норман. Вчера, что ли. Кажется, поезд загорелся или еще что.
Джин. Да не рассказывай ты ему таких вещей, ведь поезд — единственное, на чем он еще решается ездить!
Моррис. А я ничего не слышал.
Норман. В газете было.
Моррис. Я не видел.
Норман. Всех пассажиров пришлось оттуда вытаскивать. Естественно, все в дыму…
Джин. Перестань, Норман, не говори ничего, а то он, чего доброго, передумает и захочет остаться.
Моррис. Ну, что теперь делать?!
Джин. Ему все кажется, что он в любую минуту может отдать концы. А нам ни к чему, чтобы он тут у нас на руках помирал.
Моррис. Да какая разница.
Джин. Но, судя по всему, стоит ему добраться до Амстердама, как он тут же превращается в Супермена кое для кого.
Норман. Везет же некоторым, если им удается такой трюк!
Джин. И никаких тебе забот.
Моррис. Да, и не говори.
Джин. Когда он в Голландии, он, небось, думает, что он Питер Пэн. Там, наверное, воздух другой.
Моррис. Наверное.
Джин. Я так и знала, что он поедет куда-нибудь, где все кругом плоско.
Норман. Слушай, а когда едешь под Ла-Маншем, рыб видно?
Моррис. Чего?
Джин. Откуда ему знать? Он наверняка сидит с закрытыми глазами.
Норман. А то я думал, что когда едешь через туннель, то видно всех рыб и прочих тварей. Было бы ничего, да? Сидишь себе, смотришь… От этого, кажется, кровяное давление понижается?
Моррис. Нет, там просто темно.
Джин. Прямо как у меня на душе.
Норман. Сказать по правде, мы, было, завели золотую рыбку, но давление у меня все равно не понизилось. Чуть инсульт не заработал, пока старался, чтобы она не подохла.
Пауза.
Джин. Ну что — все?
Моррис. Все.
Джин. Больше уже не вернешься?