Моррис. Думаешь?
Норман. Точно тебе говорю. Кто-то там, наверху, очень хорошо о тебе позаботился, старик.
Моррис. Скажешь тоже.
Норман. А что еще вам надо? Теперь у вас все наладится. Но я вот что тебе скажу: если бы я выиграл, я бы от своей ушел — на следующий день! Я тут как-то даже купил билет мгновенной лотереи, где просто стирать надо. Куда там! Стирай-не стирай — один пшик.
Моррис. Да, вот кто деньги гребет лопатой!
Норман. А ты, старик, ты ведь будто заново родился! Сам подумай: ты же можешь делать абсолютно все, что пожелаешь. Вот это я называю новой жизнью. Все, что только пожелаешь! Хоть на рыбалку ходи каждый божий день!
Моррис. Но не факт, что я что-то поймаю.
Норман. Да если бы ты только захотел вернуться к старой клубной жизни, это же всего один телефонный звонок! «Аллё! Говорит Моррис, ударник и миллионер!» Ты бы мог вернуться в группу Конни Уайлд, они бы тебя с руками оторвали.
Моррис. Это мысль.
Норман. А уж там тебе с ней точно что-нибудь да обломится, а, старик? Еще будешь меня благодарить.
Моррис. Однако двадцать два года «семейного счастья»…
Норман. Зато это твой шанс поступить так, как тебе заблагорассудится. Ты можешь даже дать денег своей сестре Вере, чтоб она больше не горбатилась в той парикмахерской.
Моррис. Она все что-то говорит про переезд. Ее муж Даг получил новую работу.
Норман. Все пути открыты, Моррис!
Моррис. Прямо-таки «прекрасный новый мир»[2].
Норман. Ты матери уже рассказал?
Моррис. Нет еще.
Норман. Ее аж удар хватит.
Моррис. Надеюсь, что нет. У нее и так уже четыре было.
Моррис и Норман смеются.
Музыка: «Storm in a Teacup» группы Four Seasons.
Затемнение.
Больничная палата.
Молли, мать Морриса, лежит на широкой больничной кровати. Ей под восемьдесят, она выглядит очень больной, но, тем не менее, у нее ясный, живой взгляд.
Входит Моррис; на нем короткая куртка. Он молча смотрит на мать.
Моррис. Ну, как ты?
Молли. Что-то ты поздно сегодня.
Моррис. Никак не мог припарковаться.
Молли. Уже почти десять.
Моррис. Да нет, еще только семь…
Молли. Почти десять часов!
Моррис. Ладно, какая разница… (Садится у кровати.)
Молли. Я думала, ты уже не придешь.
Моррис. Ну конечно, я ведь всегда опаздываю, ты это хотела сказать?
Молли. И всю жизнь опаздывал.
Моррис. Вот-вот.
Молли. Всегда и везде, даже когда был маленький.
Моррис. Мгм.
Молли. Вечно все делал не вовремя.
Моррис. Ну да.
Молли. С детства был маленьким паршивцем.
Моррис. И что мне теперь — удавиться?
Молли. Вечно чем-то недоволен. Что бы мы для тебя ни делали — всем недоволен!
Моррис. Ты бы лучше отдохнула, мама.
Молли. И еще чертыхался.
Моррис. Кто?
Молли. Ругался, как сапожник.
Моррис. Кто — я?!
Молли. Черт-те это, черт-те то…
Моррис. Да не может быть!
Молли. Вечно ругался.
Моррис. Наверное, от тебя набрался.
Молли. Да я никогда в жизни…!
Моррис. Больше-то особо нечего было взять.
Молли. Помню, мы как-то были в Блэкпуле, и мы с твоим отцом пошли взглянуть, что делается на улице. Дождь лил, как из ведра. Ты не помнишь?
Моррис. Ты мне это рассказываешь каждый раз, как я прихожу.
Молли. И вот лило, и лило…
Моррис. И что дальше?
Молли. Потом ты спустился к двери. На тебе было теплое клетчатое пальто, что тебе дедушка купил, помнишь? И ты сказал: «Я в такую хреновую погоду не никуда не пойду, не хочу засрать пальто».
Моррис. Не помню.
Молли. Прямо так и сказал: «хреновая», «засрать».
Моррис. Нет, не помню.
Молли. Я еще сказала твоему отцу: и где только он такого нахватался?
Моррис. Понятия не имею.
Молли. Все время выражался.
Моррис. И с тех пор никак не могу остановиться.