— Следите за своими в оба!
Лу и Флора, дочери Абеля, конечно, более других способны не дать себя в обиду. Именно эта пара, воодушевленная атмосферой супермаркета, где она работает, перестроилась быстрее всех. Сестры ни в чем не отличаются от сотен надушенных, с подкрашенными глазами, с красными ногтями, с гладкими ножками, едва прикрытыми коротенькой юбкой, девиц, которые каждый вечер под ручку с худыми продавцами или уже отрастившими брюшко заведующими отделами выпархивают из служебного входа. Говорят они на двух языках: в лагере — на диалекте, а в магазине — на простонародном английском, где слышится только слабый южноафриканский акцент. Обе они невесты: Лу — помощника бухгалтера, Флора — сына заправщика с автостанции, и потому пригвождены к здешним местам. Однако их брат Поль также уехал в числе двенадцати парней на Тристан, чтобы построить свой дом и вскоре ввести в него Ти, оставшуюся с родителями в Кэлшоте. Абель и Норма совсем исстрадались. Им не понравилась, а Уолтеру и того меньше, заметка, напечатанная в одном еженедельнике, который играет в предсказания: «Племянниц шефа ждут обручальные кольца, а не корабль на Тристан».
Они думают о своей рассеченной пополам старости.
Уолтер в самый разгар заседания Совета так выразил общее чувство:
— Кроме мертвых, мы теряем и живых.
Ему известно, что тристанцы пока еще предпочитают заключать браки между собой: это доказывают одиннадцать образовавшихся пар. Но шесть похищенных у общины из двух дюжин девушек на выданье — это как-никак четверть наличного состава невест. Если переезда придется ждать год, что от него вообще останется? Симон, которого перспектива возврата на остров примиряет со всем, весело предлагает:
— Давайте дадим брачные объявления! «Для молодых людей с острова Отчаяния требуются девушки». А если это дело не выгорит, тем хуже! Парням останется лишь снова повторить паломничество на Святую Елену.
— Давайте говорить серьезно, — возразил ему Нед. — Верьте мне, время не ждет.
Появляются, правда, и другие заботы. Стоит только Уинни, Сьюзен, Олив — с хозяйственными сумками в руках — встретиться во дворе, как они неизменно заводят разговор о дурных влияниях на молодежь. Эту местную хронику питают сетования на то, что по воскресеньям все, кому исполнилось двадцать, оставляют Кэлшот, на то, что домой они возвращаются поздно и почти не объясняют, где проводили время, на новизну их требований.
— Чересчур много соблазнов.
— И дурных примеров.
— Молодые теперь говорят таким тоном!
— Послушать только, как Ральф обо всем рассуждает.
— Еще немножко, и мой начнет ставить себе в заслугу, что ему повезло и он знает больше нас.
Но по-настоящему хор домохозяек не возмущается, свое удивление выражают втихомолку. Олив, у которой несчастье Джэсмин не отняло способности здраво судить обо всем, довольно быстро прерывает эти охи и вздохи:
— Надо быть справедливым! Молодые могут сказать, что без нас они сохранили бы свои шансы.
Она тяжело вздыхает. Она отказывается признать, что они также могли бы их потерять. И все-таки признается:
— А вот мы без них…
Придя домой, испуганные матери думают об этом, наблюдая своих сыновей или дочерей, готовящихся к вечерним курсам. Прилежание молодых возросло. Как возросла уже и так слишком строгая бережливость семей: каждая откладывает кое-что на будущее.
А дни идут: нетерпение тристанцев растет, принимая несколько воинственный характер. Некоторые — для них это способ показать, под каким знаменем они выступают, — снова надели вязаные шапочки. В ответ на все, что раньше вызывало у тристанцев улыбку, они теперь пожимают плечами. Все, что раньше стесняло их, стало невыносимым. Всюду слышатся жалобы: ох уж эти цены, этот климат, эти газеты, эта суета, этот обман, эта рабская зависимость от времени, это презрение к старикам, эта несправедливость, этот вкус к несчастью и, несмотря на притязания предложить людям рай, эти неистовые вопли о том, что англичане живут в аду! Просто надоевшая пластинка: надо мужаться. Тот, кто свои выгоды приносит в жертву своим сожалениям, чтобы избежать других огорчений, тем самым оттачивает свои аргументы. Но поскольку тристанцы перестали молчать и в лагере снова кишат журналисты, этой наскоро собранной черной манной будут пичкать читателей. Миссис Гринвуд, верная, как часы, но совершенно отставшая от событий, продолжает заниматься текущими делами. Она покупает газеты, выискивает в них комментарии, добавляя к ним собственные:
— Самое забавное, Кэрол, — это наблюдать, как добиваются чести валяться в грязи у ног этих несчастных людей.
Потому что тристанцы опять, во второй раз, прославляемы всеми и удивлены этим еще более, чем в первый раз. Они ожидали воплей негодования, упреков, а отовсюду слышатся только крики «браво», в которых потонули колебания Лондона. Мобилизовав ротационные машины, дюжины маленьких Руссо поют гимн доброму от природы дикарю. Да, конечно, тристанцы, возвращайтесь! Возвращайтесь к своим простым нравам, к своим добродетелям, обрекая на гибель нас, пропавших! Сладострастная дрожь пробегает по спинам виноватых, которые, глубоко забившись в свои кресла, вдруг чувствуют себя оправданными этим изобличением и просят у богов радости видеть, как будет наказан на антарктических берегах их отказ от невинности.
Очень скоро тристанцы, осознавшие, что поставлено на карту, посерьезнели.
— Мы все суетимся, суетимся, — говорит Симон. — Речь идет не о прогулке в прошлое, а о выборе, который касается будущего наших детей.
Некоторые английские газеты, впрочем, перешли в контрнаступление. Одна крупная газета устами некоего медицинского светила попыталась взбудоражить общественное мнение: «Через пятьдесят лет их кровное родство достигнет такой степени, что трети островитян будет грозить слепота». Некий хроникер предпочел комический эффект: «Ассоциация пастушьих собак подарила пастухам Тристана великолепного колли по кличке Вихрь. Только на острове, к несчастью, больше не осталось баранов». Но самый суровый выпад против тристанцев был сделан одним иллюстрированным еженедельником на трех страницах, снабженных повергающими в уныние фотографиями; экономист, который признавался, что «его мало заботят лангусты», без всяких обиняков объявлял: «Что за дурацкий романтизм! Тот платок, которым размахивали при встрече с цивилизацией, опять вытащен, чтобы уже взмахнуть им на прощанье. Я бы разрыдался, если бы у меня было время. Но, привыкнув сводить балансы, я скажу, что центральное отопление + электричество + газ + школы всех уровней + гарантированная работа + приличная зарплата + телевидение, радио, кино, театр + снабжение продуктами, удобства, медицинское обслуживание, транспорт, социальное страхование, пенсии и досуг во всех видах — вот сумма привилегий, которая делает смехотворным другой итог: поддерживаемый хворостом огонь — f— керосиновая лампа — f— начальное образование + картофель + запряженные быками повозки + соломенные крыши + свобода, запертая на нескольких квадратных милях + великолепная, на неделю пути, удаленность от ближайшего хирурга. Правильно поставить вопрос значит уже решить его».
Предсказания на этот счет завсегдатаев пивных разделились. Большинство из них не имело никакого понятия о месте, где «мокнет» Тристан, а те, кто слышали случайно из разговоров о Эдинбурге-на-семиморях, столице в сорок домов, не замечали ничего определенного, что могло бы добавить соли к их остроумным замечаниям. Все, как это обычно бывает, выступали за или против переселения: «господин тем хуже», которому совсем не нравится этот мир, одобрял тристанцев, а «господин тем лучше», который видел его в розовом свете, их не понимал. Пари «футбольной лотереи» понизились на четверть. Сперва ставили два против одного на «уедут». Но сторонники «не уедут», вербуемые в основном среди лавочников, в последние дни вновь взвинтили ставки.
— С ума они все сошли, — говорил бакалейщик.