Септимус ушел от него в полной уверенности, что коммерческие предприятия представляют собой образец великодушия и альтруизма. Из разговора с необычайно сведущим банкиром он уяснил только то, что теперь будет получать на несколько сотен фунтов в год больше прежнего, и уже мечтал о более пышной резиденции для Эмми и ребенка, чем ее крохотная квартирка в Челси. Он уже приметил на Беркли-сквер несколько очень милых домов. Интересно было бы знать, сколько может стоить в год квартира в таком доме вместе со всеми налогами. Он решил, как только Эмми приедет, поговорить с ней об этом. Уильям Октавий Олдрив-Дикс, будущий член парламента, должен был начать свою жизнь в Англии в соответствующей обстановке.
Под вечер к нему вихрем ворвался Клем Сайфер, приехавший, как всегда, провести конец недели в Нунсмере. Он привез важные вести. Его знакомый, важная персона в военном министерстве, пишет ему, что чрезвычайно заинтересовался новой скорострельной пушкой Дикса, хочет сейчас же начать ее испытания и желал бы лично познакомиться с изобретателем.
— Очень мило с его стороны, — сказал Септимус, — но как это? Значит, мне надо ехать знакомиться с ним?
— Конечно. Вам придется теперь бывать в различных департаментах, вести беседы с артиллеристами и инженерами, самому руководить экспериментами. Вы сразу станете важной персоной.
— О Боже! Нет, я не могу — честное слово не могу.
Он пришел в ужас при одной только мысли о том, что его ждет.
— Ничего не поделаешь, придется, — смеялся Сайфер.
Септимус ухватился за соломинку.
— Да у меня и времени не будет. Эмми приезжает в Лондон — надо заняться воспитанием ребенка. Я хочу, чтобы он пошел в Кембридж. А знаете что? — осенила его вдруг блестящая мысль. — Я ведь и так богат; мне совсем не нужны деньги. Я лучше продам вам мои новые пушки за двести фунтов, которые вы мне дали авансом, и поставлю крест на этом деле, чтобы меня больше не беспокоили.
— Ну, прежде, чем делать кому-либо такие предложения, по-моему, вам следовало бы посоветоваться с миссис Дикс, — усмехнулся Сайфер.
— Или с Зорой.
— Или с Зорой. Она приехала со мной в одном поезде. Я уже сообщил ей эти добрые вести. Она страшно рада.
Он не добавил, что, несмотря на свою радость, Зора все же отнеслась к его сообщению скептически. Она очень любила Септимуса, но не могла себе представить, чтобы он в какой-то области человеческой деятельности изобрел что-нибудь путное. Может ли исходить что-то хорошее из Назарета[71]?
Полчаса спустя явилась и сама богиня, в сопровождении Вигглсвика, который на досуге курил у ворот трубку. Она явилась раскрасневшаяся, взволнованная и негодующая; при виде Сайфера, Зора за секунду остановилась у порога. Когда она вошла, Сайфер взялся за шляпу.
— Нет, нет, не уходите. Вы можете нам помочь. По всей вероятности, вы уже знаете.
У бедного Септимуса упало сердце: он знал, о чем говорит Зора.
— Да, Сайфер знает; я ему сказал.
— Почему же вы мне сами не сказали этого, милый Септимус, вместо того, чтобы предоставить мне обо всем узнать от мамы и кузины Джен? По-моему, вы поступили даже недобросовестно по отношению ко мне.
— Я забыл, — в отчаянии оправдывался Септимус. — Видите ли, я то помню об этом, то забываю. Как-то не привык быть женатым. Вот Вигглсвик — тот был женат несколько раз. Он мне сегодня дал много полезных советов относительно семейной жизни.
— Но все-таки это правда? — допытывалась Зора, не интересуясь советами Вигглсвика.
— О да. Видите ли, у меня такой дурной характер…
— Что такое?
Увильнуть от ответа было невозможно. Зора восприняла все именно так, как и ожидал Септимус. Он начал было перечислять ей свои недостатки, но она только хохотала, и Сайфер, который обрадовался такому обороту дела, смеялся вместе с ней.
— Мой милый, бедный Септимус, я не верю ни одному вашему слову, — заявила, наконец, Зора. — Только фурия не смогла бы ужиться с вами. И хотя Эмми мне сестра, я все же скажу, что она поступает с вами возмутительно.
— Да нет же! Вы ошибаетесь, — уверял бедный Септимус. — У нас с ней чудесные отношения. Поверьте, мне самому хочется жить одному. Ну честное слово! Я не могу жить без Вигглсвика. Посмотрите сами, как он заботится, чтобы мне было хорошо и уютно.
Зора огляделась и ахнула от такого «уюта». Со старых дубовых балок, уложенных поперек потолка, свешивалась паутина. Из камина, наверное, уже дня три не выгребали золу, и она сыпалась на решетку. На грязных окнах не было занавесок. Она провела пальцем по зеленой суконной скатерти и показала оставшийся на ней пыльный след. Серебряные канделябры на камине потускнели и покрылись темным налетом. Зеркало было засижено мухами. В углу на подносе стояли остатки вчерашней трапезы, и с тарелки, на которую вперемешку были свалены эти остатки, струйка соуса стекала на соседнее кресло. На полу валялся, словно пьяный гость, серый от пыли нечищенный сапог. Из кресла, на котором сидела Зора, торчали наружу пружины.
71
Город в Иудее, в котором жили родители Иисуса Христа, вошедший в поговорку из-за своей незначительности. По той же причине Спасителю было предназначено родиться в Вифлееме — городе библейского царя Давида.