Счастливецъ
(Разсказъ)
На краю села Ветелки стоялъ маленькій старый домикъ съ желѣзной, давно некрашенной, крышей. Домикъ покосился, одно крыльцо развалилось, и ступени его замѣняли большіе, проросшіе травой камни. Здѣсь жила мелкопомѣстная дворянка, вдова капитана, Татьяна Алексѣевна Шишкина. У нея были сынъ и дочь; дочь Ольга, жила съ матерью въ Ветелкахъ, сынъ, Платонъ, кончалъ свое образованіе въ московскомъ университетѣ, часто писалъ матери и сестрѣ, но не видался съ ними даже во время лѣтнихъ вакацій: онъ уѣзжалъ на урокъ, стараясь заработать лишнюю копѣйку. Когда Платонъ кончилъ курсъ гимназіи — отецъ его былъ еще живъ; старикъ сочувственно отнесся къ желанію сына поступитъ на медицинскій факультетъ, помогалъ ему, какъ могъ, высылая кое-какія крохи, но когда старикъ умеръ, Татьяна Алексѣевна не только перестала высылать Платону денегъ, но начала настойчиво звать его къ себѣ и просить, чтобы онъ бросилъ ученіе и помогъ ей управляться съ ея маленькимъ имѣніемъ. Она писала ему жалобныя письма и Платонъ жалѣлъ мать; онъ отвѣчалъ длинными посланіями, выяснялъ ей причины своего отказа, умолялъ обождать и дать ему возможность окончить курсъ; онъ писалъ много и убѣдительно, а Татьяна Алексѣевна сердилась. Пробѣгая глазами горячія строки письма, она негодовала на упорство сына и за отказомъ его не хотела видѣть ничего, кромѣ упрямства и своеволія. Письма Платона становились все длиннѣе, но самъ онъ не высказывалъ ни малѣйшаго колебанія въ своемъ рѣшеніи продолжать курсъ, Татьяна Алексѣевна поневолѣ свыклась съ своимъ новымъ положеніемъ и даже нашла въ немъ свои выгоды. Она стала утѣшаться тѣмъ, что Платонъ непремѣнно будетъ хорошимъ докторомъ, что съ его упрямствомъ и силой воли ему легко будетъ пробить себѣ дорогу, и тогда положеніе ихъ, Татьяны Алексѣенны и Ольги, сразу измѣнится: Платонъ будетъ зарабатывать большія деньги и всѣ они будутъ жить въ довольствѣ, если не въ роскоши. Мысль о возможности такой перемѣны такъ по нравилась Татьянѣ Алексѣевнѣ, что она все чаще и чаще стала останавливаться на ней; мечты и предположенія незамѣтно перешли въ увѣренность и вся жизнь обитательницъ маленькаго домика перешла въ тревожное и нетерпѣливое ожиданіе. Мать не скрывала своихъ надеждъ, она подробно повѣряла ихъ дочери, а та жадно ловила каждое ея слово, докторская карьера Платона, его успѣхи и денежныя выгоды ихъ являлись чуть не единственной темой разговора двухъ женщинъ. Обѣ онѣ часто сидѣли въ маленькомъ зальцѣ, за неопрятнымъ, нечищеннымъ самоваромъ и лѣниво пили одну чашку чаю за другой. Ольгѣ было уже за двадцать лѣтъ; у нея было очень полное, безцвѣтное лицо, щеки ея преждевременно обрюзгли, а глаза глядѣли вяло и сонно. Она такъ не любила какое бы то ни было дѣло, что часто цѣлыми днями ходила непричесанная и неодѣгая, въ одной юбкѣ и грязной бѣлой кофточкѣ съ оборванными пуговицами.
— Ты бы хотя кофту чистую надѣла, — говорила ей иногда Татьяна Алексѣевна.
Ольга лѣниво оглядывалась.
— Нѣтъ у меня чистой, — отвѣчала она. — Наша Матрена такая лѣнивая! никогда ничего не приготовитъ вовремя. Вотъ не могу добиться, чтобы она мнѣ пуговицу пришила.
— Я тебѣ дамъ пуговицу, пришей сама, — говорила мать.
— Стану я сама! — сердилась Ольга и надувала губы.
Татьяна Алексѣевна смотрѣла на дочь; она вспоминала свою собственную молодость, сравнивала свое, когда-то красивое, лицо съ пухлымъ безжизненнымъ лицомъ дочери, мысленно высчитывала число ея лѣтъ и вздыхала. Ей становилось жаль Ольги и она ласково заговаривала съ ней.
— Вотъ подожди, Оленька, вернется братъ, — заживемъ по другому. Матрену прогонимъ; будутъ у насъ и кухарка, и горничная, не Матренѣ чета.
Ольга оживала и поднимала свои маленькіе заспанные глаза.
— Да неужели же мы здѣсь жить останемся? — съ безпокойствомъ спрашивала она.
— Ну, зачѣмъ же здѣсь? — улыбалась мать. — Развѣ съ Платошинымъ образованіемъ сидятъ въ такой глуши? Да здѣсь и заработокъ-то на грошъ: кругомъ голь одна, мужичье.
— Прежде всего попрошу Платошу купить мнѣ такое пальто, какъ на городской попадьѣ было: съ отворотами, знаешь?
— Много енужно, многое, — грустно улыбалась Татьяна Алексѣевна:- и платья, и бѣлья… Намъ съ тобой и въ люди показаться не въ чемъ, не въ ситчикѣ же щеголять!
И мать съ дочерью вновь принимались мечтать о томъ, какъ и на что употребятъ онѣ деньги, заработанныя Платономъ. Когда самоваръ остывалъ, а чай уже не шелъ въ горло, Татьяна Алексѣевна звала Матрену.
— Возьми самоваръ, — говорила она, — да если ты еще посмѣешь подать его такимъ грязнымъ, — я его со стола швырну.