— Мой вѣкъ прожитъ, — шептала она, — а Оленька?
Ей вспомнилось, что, уходя, Платонъ встрѣтился въ дверяхъ съ сестрой. Онъ улыбнулся и протянулъ ей руку, но Ольга отвернулась и брезгливо подернула плечами. Гдѣ онъ теперь? Опять мелькнуло передъ ней его лицо, и точно всколыхнуло ее всю запоздалой, нѣжной жалостью.
— Платоша, родной! Блѣденъ… худъ… Не допусти, Господи! И какое здоровье у него? Все-то, все-то въ конецъ голодухой, да нуждой всякой расшатанное. Счастьемъ хвалился! Горевое твое счастье, бѣдняга. Мать, мать родная чуть не прокляла, изъ дому выгнала…
Всю ночь напролетъ шумѣлъ вѣтеръ и стучалъ въ окно вѣтвями деревьевъ, били часы и вздыхала сонная Оленька, а Татьяна Алексѣевна то садилась на постели, то ложилась вновь, а сонъ не шелъ и мысли ея вертѣлись на одномъ воспоминаніи. Наконецъ, въ окно взглянуло раннее, ненастное утро; по засѣрѣвшему небу побѣжали темныя лохматыя облачка. Татьяна Алексѣевна откинула подушки; посѣдѣвшіе волосы ея растрепались, утомленныя вѣки покраснѣли и распухли.
— Оба вы мнѣ равны, оба… Жалко мнѣ обоихъ, — думала она. Сердце ея еще было полно смутнаго раскаянія и тревоги, но она засыпала.
Съ той поры каждый вечеръ охватывало Татьяну Алексѣевну тоскливое, ноющее чувство: ночь и одиночество стали пугать ее. Утромъ она вставала твердая и спокойная, ночная тоска даже сердила ее. Она съ удивленіемъ спрашивала себя, откуда бралось это разнѣженное настроеніе, которое заставляло ее забывать обиды, несправедливость, все, кромѣ своей любви и жалости къ сыну. Днемъ приходила Глафира Осиповна, слонялась и надрывала жалобами душу матери скучающая Ольга, и Татьяна Алексѣевна чувствовала, какъ росло ея недовольство сыномъ, какъ закрывалось для Платона вновь ея материнское сердце. Она чувствовала все это и радовалась этому чувству; стараясь закалить себя, она жадно хваталась за каждый новый доводъ Глафиры Осиповны, доводъ, ксторый несомнѣнно подтверждалъ виновность Платона, и защищалась имъ противъ своей жалости и нѣжности къ сыну.
— У меня нѣтъ сына, — говорила она Глафирѣ Осиповнѣ — Онъ обидѣлъ меня, выставилъ меня на посмѣшище и я выкинула его изъ своего сердца.
— Платоша! — шептала она безсонной ночью. — Глупый, глупый! Неужели ты не придешь? Чему повѣрилъ! что мать, родная мать отъ него отвернулась. Звѣрь лѣсной и тотъ свое дитя жалѣетъ.
Но Платонъ не шелъ. Все также бодро и непреклонно глядѣла Татьяна Алексѣевна, но душевнаго спокойствія ея не стало совсѣмъ. Теперь уже и днемъ не могла она оторваться отъ своей тревожной думы о сынѣ; ее раздражали нытье и сонливость Ольги.
— Хоть бы занялась чѣмъ-нибудь! Слоняешься день-денской изъ угла въ уголъ, поневолѣ одурь возьметъ. Причесалась бы, что ли. Глядѣть-то на тебя зло беретъ.
Ольга куталась въ платокъ и ворчала.
— Будетъ ли этому конецъ! — хватала себя за голову Татьяна Алексѣевна, и она тутъ же думала, что если Платонъ опять не придетъ, она не выдержитъ и уйдетъ къ нему сама.
И она не выдержала и пошла. Цѣлыхъ двѣ недѣли не видала она Платона. До Шахова было больше трехъ верстъ. Татьяна Алексѣевна могла бы доѣхать туда въ своей телѣжкѣ, но ей не хотѣлось, чтобы кто либо зналъ о ея рѣшеніи навѣстить сына. Она надѣла темное платье, повязала голову чернымъ платкомъ и вышла изъ дому незамѣченная Ольгой. Въ полѣ шла уборка; встрѣчные крестьяне узнавали ее и нѣкоторые кланялись ей, но она отворачивала лицо и не отвѣчала на поклоны: въ этихъ людяхъ она видѣла теперь личныхъ враговъ, отнявшихъ у нея сына и ея лучшія надежды и ожиданія. Въ Шаховѣ она прямо направилась къ барской усадьбѣ. На дворѣ стояла баба и, нагнувшись, мыла мочалкой лохань. Она прикрыла рукой глаза, защищаясь отъ солнца, и оглядѣла Татьяну Алексѣевну съ ногъ до головы.
— Вамъ кого? — крикнула она ей.
— Доктора мнѣ,- отвѣтила Татьяна Алексѣевна.
— Дохтура? А вотъ идите прямо на крыльцо, тутъ и дохтуръ будетъ. Сейчасъ съ села пришелъ, гляди, въ прихожей еще.
Татьяна Алексѣевна поднялась на крыльцо, толкнула входную дверь и вошла въ больницу. Въ прихожей не было никого, всѣ двери были закрыты.
Татьяна Алексѣевна оглянулась, кашлянула раза два и сейчасъ же изъ маленькой боковой комнаты вышелъ незнакомый ей господинъ и подошелъ къ ней.
— Вамъ доктора? — спросилъ онъ, вглядываясь въ ея взволнованное лицо.
— Доктора, да, — отвѣтила Татьяна Алексѣевна.
— Такъ я къ вашимъ услугамъ. Что нужно?
Татьяна Алексѣевна вздрогнула и подняла на него удивленный и испуганный взглядъ.
— Вы? А Платоша? Платонъ Михайловичъ?