— Я знаю, дорогой мой старый Биль, что вы хотите сказать. Только один человек смог однажды выразить это. Поэт, имя которого было Блэк:
Барней Биль наклонился вперед в своем кресле и хлопнул Поля по колену.
— Клянусь Богом! Ты понял. Это как раз то, что я хотел высказать. Вот таков был Сайлес. Припоминаю, как еще мальчишкой, грязным и оборванным, он, бывало, стоял у перил Блэкфрейрского моста и следил за течением, пенившимся вокруг устоев, и говорил, что слышит, о чем говорит река. Я считал, что он болтает вздор. Но это была поэзия, сынок.
Старик, погрузившись в воспоминания, продолжал многословно говорить, а Поль, полулежа в кресле у огня, слушал, дожидаясь Джен. Она была занята наверху и в библиотеке, отвечая на телефонные звонки и высылая к справлявшимся лично горничную с ответами. Ибо по пятам Поля, как сказал Барней Биль, многие зашли за справками и с выражением сочувствия, а из всех редакций газет и телеграфных агентств Лондона беспрерывно звонили по телефону. Многие из журналистов пытались добиться интервью с только что избранным кандидатом, узнав, что он в доме, но Джен наотрез им отказывала. Она кое-чему научилась, будучи личным секретарем политического деятеля. Наконец телефонные звонки прекратились, и горничная перестала бегать к парадной двери и обратно. Приходил доктор и выдал свидетельство о смерти. Джен могла теперь присоединиться к двум друзьям в столовой. Она принесла из вестибюля целую стопку визитных карточек и положила их на стол.
— Было очень любезно с их стороны, что они зашли, — сказала она.
Она села в кресло с прямой спинкой и вдруг, истощив до конца свое удивительное самообладание, залилась слезами и, рыдая, закрыла лицо руками. Поль встал, наклонился над ней и, утешая, стал гладить ее плечи. Она обернулась и, плача, бросилась в его объятия. Он поднял ее на ноги, и они стояли, как много лет назад, когда, будучи еще детьми, расставались. Она молча плакала некоторое время, потом сказала жалобно:
— У меня никого не осталось, кроме тебя, дорогой.
В этот час утраченных сил и усталости было большим утешением, чистым и нежным, чувствовать прикосновение ее молодого, сильного тела. И для Поля она была всем, что осталось у него от кораблекрушения. Он обнял ее крепче, повторяя ласковые слова.
— О, я так устала, — сказала она, отдаваясь утешительному объятию его рук. — Я хотела бы оставаться так навсегда, Поль.
Он прошептал:
— Почему бы нет?
Конечно, почему бы нет? Инстинкт подсказывал ему это. Ее среда была его средой. И она доказала, что была энергичным и верным другом. Перед ним не сверкал больше блуждающий огонек, который в фантастической пляске вел его сквозь жизнь. Впереди лежал только мрак. Джен и он рука об руку могли бесстрашно пройти сквозь него. И ее большая любовь, которую она, не стыдясь, показала в эту волнующую минуту, заставляла быстрее биться его сердце. Он прошептал опять:
— Почему бы нет?
Вместо ответа она теснее прижалась к нему:
— Если б только ты мог любить меня хоть немножко…
— Но ведь я люблю тебя, — ответил он внезапно охрипшим голосом.
Она склонила голову и опять зарыдала. И они стояли, тесно обнявшись, в углу комнаты у двери, невзирая на присутствие старика, который сидел спиной к ним, куря трубку и задумчиво глядя в огонь.
— Нет, нет! — сказала наконец Джен. — Это глупо с моей стороны. Прости меня. Мы не должны говорить о таких вещах. Никто из нас сейчас неспособен рассуждать, а сегодня тем более не годится. Я потеряла отца, а ты только брат мне, Поль, дорогой.
Барней Биль вмешался неожиданно, и при звуке его голоса, они отодвинулись друг от друга:
— Обдумай это, сынок. Не делай ничего сгоряча!
— Вы думаете, что для Джен неумно выйти за меня замуж?
— Для Джен — нет.
— А для меня?
— Для всякого мужчины разумно жениться только на той женщине, которую он любит, — сказал Барней Биль.
— Ну и что же?
— Ты говорил, когда мы ехали сюда, что будешь жить для правды и только для правды. Я лишь напоминаю тебе об этом, — прибавил он непривычно резко.
Джен овладела собой и со сдержанным рыданием, раньше, чем Поль успел ответить, сказала:
— Мы тоже говорили сегодня, Поль, вспомни, — голос ее дрожал, — о пучках моркови.
— Ты права по существу, — сказал Поль, глядя на нее серьезно. — Но я знаю себя. Мое чувство к тебе очень глубоко. Это правда — да мне и не нужно говорить тебе об этом. Мы вместе могли бы прожить счастливую и благородную жизнь.