— Ты знаешь, что не могу, — сказал Поль. — Но я могу дать тебе то, что сделает наш брак счастливым. Я уверен, и опыт мира подтверждает, что это самое прочное основание.
Джен уже готова была вскипеть, но, сжав руки, овладела собой и взглянула ему в лицо.
— Ты честный и прямой человек, Поль, и говоришь это, чтобы остаться верным себе. Я знаю, что ты женился бы на мне. И был бы мне верен мыслью, словом и делом. Ты был бы добрым и ласковым, и никогда не дал бы мне оснований жаловаться. Но сердце твое принадлежало бы той, другой.
Что значит для меня — твоего ли она круга или нет? Она любит тебя, и ты любишь ее. Я знаю это. И всегда сознавала бы это. Ты жил бы как в аду, а значит и я. Я предпочитаю оставаться в чистилище, которое в конце концов вполне переносимо — я привыкла к нему и достаточно люблю тебя, чтобы желать видеть тебя в раю.
Она отвернулась с выразительным жестом, и голос ее сорвался. Барней Биль снова набил свою трубку и уставился на Поля сверкающими глазами.
— Какая жалость, сынок, какая дьявольская жалость!
— Вот и правда, старина, бесстыдная и наглая правда, — сказал Поль со вздохом.
Джен взяла с кресле шубу и шляпу и подошла к нему.
— Пора тебе, дорогой, пойти отдохнуть. Все мы изнемогаем.
Она помогла ему надеть тяжелую шубу и на прощанье положила обе руки на плечи.
— Забудь многое из того, что я сказала сегодня.
— Я не могу не помнить.
— Нет, дорогой, забудь, — она притянула к себе его голову и поцеловала в губы; потом довела его до парадной двери, к крыльцу, где ждал автомобиль с усталым шофером. Ночь прояснилась, и звезды ясно горели в небе. Она указала на одну из них наугад. — Твоя звезда, Поль. Верь в нее!
Он уехал. Она вошла в дом и, бросившись на пол около Барнея Биля, спрятала голову на коленях старика и выплакала свое мужественное сердце.
22
На следующее утро за чайными столами и в трамваях, тысячи людей были охвачены удивлением и любопытством. Несмотря на все пламенные политические страсти, парламентские выборы мало занимают общественное внимание. Очень редко в них бывает что-нибудь живописное, драматическое, трагическое. Но выборы в Хикней-хисе были драматичны, и это возбуждало интерес. Люди, в обычное время безразличные к политике, разворачивали газеты, чтобы прочесть, как обстоят дела бывшего каторжника. У них захватывало дух, когда они читали, что он скончался, а его конкурент, победивший на выборах, объявил, что он его сын.
Это был высокодраматический эффект. Если Поль когда-либо мечтал об известности, то теперь он получил ее. Его имя проносилось по всей стране вдоль и поперек. Утренние издания лондонских газет были полны комментариев и выводов. Некоторые из них, неизвестно откуда, выкопали несколько фактов, касающихся отношений отца и сына. В зависимости от принадлежности к партии, они сопровождали все это хвалой или бранью. Многие, недостаточно знакомые с законом, объявляли выборы недействительными. Это обстоятельство обсуждалось в сотне клубов.
В свете все эти события произвели настоящий переполох. Будуары герцогинь, где радушно принимали Поля, гудели от негодования. Они не заметили, что допустили авантюриста. Они доверили священный ковчег своих политических чаяний шарлатану. Их дочери танцевали с этим сыном каторги и улицы. Он должен был быть исторгнут из их среды. Уинвудов, ставших жертвами низкого обмана, все жалели. А Лига молодой Англии, которой они все так щедро жертвовали? Любопытно знать, где ее капиталы? Безопасно ли доверять их такому лишенному принципов молодчику? Потом возникли слухи о мастерских художников, о сцене, и в разгоряченной атмосфере пересудов они вырастали до чудовищных размеров. Репутация Поля темнела и темнела. Были однако и такие, кто хотя и огорчался обманом, но чувствовал всю трагичность положения и одобрял поведение Поля. Нашлись у него и защитники, среди них особенно выделялся лорд Френсис Айрес, лидер партии, официально обязанный защищать своего собственного кандидата.
Он рано утром заехал в дом на Портланд-плэс, расстроенный и встревоженный. Двери дома осаждали репортеры, тщетно старавшиеся проникнуть внутрь. Прибытие лорда создало сенсацию. Во всяком случае, оно давало материал для заголовка: «Лидер оппозиции у Савелли». Некоторые из журналистов пытались интервьюировать его на пороге дома. Он вежливо уклонился. В настоящий момент он знал столько же, сколько и они. Дверь открылась. Лакей впустил его и захлопнул дверь. Он попросил о нем доложить Уинвудам и застал их в библиотеке.
— Ну и каша заварилась! — воскликнул Айрес, протягивая им руки. — Я хотел бы сказать вам несколько слов, раньше чем переговорить с Савелли. Видели вы его сегодня утром?