— Мой дорогой, я вполне согласна, — она улыбнулась ему ясной улыбкой. — Я ни за что на свете не уединилась бы с вами на ионийском острове более чем на два месяца в году. С моей стороны это было бы непростительным грехом. Ни одна женщина не имеет права разрушать жизнь мужчины, как бы она ни любила его, равно как и мужчина не имеет права разрушать жизнь женщины. Но если вы не хотите жениться на мне, я согласна два месяца в году проводить с вами на ионийском острове! — и она взглянула на него гордо и бесстрашно.
Поль взял ее за плечи и, нежно целуя, привлек к себе.
— София, не соблазняйте меня безумием, в котором мы оба раскаялись бы.
Она рассмеялась, сопротивляясь его нежной ласке, и освободилась из его рук.
— Может ли женщина предложить больше человеку, который любит ее, если только он действительно любит ее?
— Я не люблю вас?!
Она оттолкнула его и, смеясь, отступила на несколько шагов, когда он приблизился.
— Тогда почему же вы не хотите жениться на мне? Вы боитесь?
— Да! — воскликнул он. — Это единственная вещь на свете, которой я боюсь.
— Почему?
— Насмешки! Сперва вы будете ненавидеть их. Потом станете ненавидеть и презирать меня.
Она стала серьезной.
— Успокойтесь, дорогой мой! Посмотрите же на вещи с практической точки зрения. Кто посмеет насмехаться над великим человеком?
— Я первый, — ответил Поль с горечью самомнения, поколебленного с тех пор, как он узнал суетность того, на чем строил всю свою жизнь. — Я — великий человек, еще бы!
— Настоящий великий человек! Блестящего человека я знала уже давно. Мужественного и честного я узнала, несмотря на мою гордость, за эти ужасные последние дни. Но вчера я узнала, что вы великий человек, настоящий великий человек. Ах, Поль, весь этот сброд, где бы он ни жил, в Уайтчепеле или на Парк-лейн, — какое нам до него дело?
— Но этот сброд, — сказал Поль, — к несчастью, творит общественное мнение.
София Зобраска выпрямилась во всем своем изумительном достоинстве.
— Мой Поль, мой возлюбленный, вам надо еще узнать некоторые вещи. Люди высокого звания живут среди равных им и могут плевать на «общественное мнение». А теперь, — продолжала она, садясь опять на диван среди подушек, — прекратим спор. Если нам еще предстоит спорить, отложим это до другого случая. Оставим вопросы о браке и об ионийских островах и побеседуем, как примирившиеся друзья.
И с тонкостью любящей женщины и умением светской дамы она, высвободив из его рук свои нежные руки и устремив на него улыбающиеся глаза, заставила его рассказать все, что хотела знать. Поль рассказал ей о своей жизни, о Блэдстоне, о Барнее Биле, о роли натурщика, о театре, о Джен, об отце; он показал ей агатовое сердечко и объяснил его значение; он поведал о своей драгоценнейшей леди, мисс Уинвуд, и о закладе часов в Морбэри, о работе в Лиге молодой Англии, о своих неудачных выступлениях во время предвыборной кампании, и снова возвращался к пустырю и к своему побегу в школу жизни, и к мечте о царственном родстве. В самом разгаре этих воспоминаний встревоженный лакей появился в дверях.
— Осмелюсь доложить вашему высочеству…
Она встала. Лакей доложил. Она расхохоталась.
— Мой дорогой, — воскликнула она, — уже больше девяти часов. Весь дом в волнении по поводу обеда! — Мы сейчас, будем обедать, Вилкинс!
Лакей поклонился и исчез.
Принцесса опять рассмеялась.
— Вы, конечно, останетесь. Я оставила Стефанию в Морбэри.
И Поль остался обедать, и хотя ни он, ни она, соблюдая уговор, не касались вопроса о браке и ионийских островах, они до полуночи беседовали о самых великолепных вещах.
23
Итак, влюбленные помирились, хотя вопрос о браке был дальше, чем когда-либо. И принцесса и мисс Уинвуд поплакали друг у друга на плече, по обычаю добрых женщин. И Поль объявил, что не нуждается в отдыхе и горит нетерпением вступить в бой с целым светом.
У него было много дела. Прежде всего он похоронил отца, и принцесса принесла большой венок после свидания с Джен, о котором ни та, ни другая не говорили впоследствии ни слова; но ясно было, что они расстались в восторге друг от друга и с равным чувством уважения. Потом Полю пришлось приняться за ликвидацию и продолжение дела отца. Так как Джен выразила желание принять на себя ведение части дел, он с радостью передал их в ее умелые руки. Он отдал ей дом в Хикней-хисе, и Барней Биль поселился в нем, как старый сторожевой пес.