Он приобретал друзей в театре. Некоторые из дам ласками и лестью изо всех сил старались совратить его, но Поль был слишком захвачен мечтами о величии и своими дилетантскими литературными и музыкальными занятиями, чтобы увлечься ими. Дружбу с представителями собственного пола он ценил много выше, чем женские чары. Он инстинктивно искал друзей, как больная собака ищет целебной травы, бессознательно ощущая необходимость в них для своего умственного и нравственного развития. Кроме того, отношение к нему театральных дам напоминало ему отношение художниц в прежние годы. Он не хотел больше быть балованной обезьянкой. Мужчина возмущался в нем. Утомительный день речного спорта был ему значительно более по вкусу, чем время, проведенное в Кенгсингтоне за чаем с сандвичами с какой-нибудь сентиментальной Амариллис. Джен, видевшая его выступление на сцене, хотя и не из ложи, так как Поль смог получить только пару мест в верхнем ярусе, была поражена выдающимся положением, которое Поль занял в мире подмостков, и сказала ему со вздохом:
— Теперь, когда вокруг тебя все эти красивые девушки, я думаю, ты скоро перестанешь вспоминать обо мне.
Поль отмахивался от этих опасных гурий, как от комаров.
— Меня тошнит от девиц, — ответил он тоном таким искренним, что Джен подняла голову.
— О! Так, значит, вместе с остальными тебя тошнит и от меня?
— Ну что ты ко мне пристаешь? Ты для меня вовсе не девица, то есть я не то хотел сказать. Ты — товарищ.
— Да, но все же они красивее меня, — голос Джен звучал вызывающе.
Он взглянул на нее критически и констатировал, что перед ним предмет, весьма приятный на взгляд. Ее щеки, обычно по-лондонски бесцветные, разрумянились, голубые глаза сверкали, маленький подбородок был гордо поднят и сквозь полуоткрытые губы виднелись белоснежные зубки. Она была одета в изящную простую кофточку и юбку, и ее едва развившаяся фигурка отличалась хорошей осанкой.
— Красивых среди них мало, — сказал Поль, — когда не раскрашены.
— Но ведь ты их всегда видишь раскрашенными!
Он рассмеялся:
— Тогда у них идиотский вид! Глупый котенок, разве ты не знаешь? Мы обязательно должны утрировать раскраску, иначе никто в зрительном зале не увидит ни рта, ни носа, ни глаз. Издали это кажется красивым, но вблизи отвратительно.
— Откуда же я могла это знать?
— Конечно, ты не могла знать, пока не увидела бы сама или тебе не сказали бы. Но теперь ты знаешь.
— И у тебя идиотский вид?
— Отвратительнейший! — снова рассмеялся он.
— Я рада, что мне не пришло в голову идти на сцену, — сказала Джен. — Я не хотела бы раскрашивать лицо.
— К этому привыкаешь, — изрек многоопытный молодой человек.
— Мне кажется, это ужасно — раскрашивать лицо!
Поль направился к двери — они находились в маленькой комнате позади лавчонки — и глаза его гневно вспыхнули.
— Если ты находишь, что все, что я ни делаю, плохо, я не могу разговаривать с тобой.
Он вышел.
Джен сразу поняла, что поступила скверно, и выбранила себя. Конечно, она приревновала его к театральным девицам, но разве он не доказывал ей всегда, как мало обращает на них внимания? А теперь он ушел. В семнадцать лет возлюбленный, ушедший на час, — это возлюбленный, ушедший навсегда. Она бросилась к лестнице, по которой еще скрипели его шаги.
— Поль!
— Да!
— Вернись! Спустись скорей!
Он спустился и последовал за ней в комнатку.
— Я виновата, — сказала она.
Поль милостиво простил ее, так как пришел уже к зрелому выводу, что женщины не ответственны за свои отступления от здравого смысла. Кроме того, несмотря на серьезность, с которой он относился к себе самому, он был очень добродушным юношей.
Барней Биль, бросивший, так сказать, якорь в лондонском порту, чтобы принять груз, тоже посетил театр, придя к концу пьесы. Как было условлено, он дождался Поля у дверей театра, и Поль, выходя, взял его под руку, повел в сверкающий бар на Пиккадилли и с княжеским видом принялся угощать, памятуя о его всегдашней жажде.