— Он читает также, — сказал архиепископ, запуская руку в котомку Поля, сквозь холстину которой ясно проступали формы книги, — он читает также Беранже, — и он поднял в руке маленькую книжку.
— Это тоже доказывает… — воскликнула мисс Уинвуд.
— Что доказывает?
Его голубые глаза сверкали. Обладая чувством юмора, она рассмеялась и обняла его хрупкие плечи.
— Это доказывает, мой почтенный, всячески отличенный и дорогой, что я права, а вы нет.
— Моя добрая Урсула, — сказал он, освобождаясь из ее объятий, — а ведь я не высказал ни одного аргумента ни за, ни против.
Она посмотрела на него и с сожалением покачала головой.
Вошел дворецкий, неся кучку всякой мелочи, которую он положил на стол в библиотеке: золотые часы с цепочкой и агатовым сердечком, портсигар с инициалами «Р. S.», несколько ключей, грязный носовой платок, соверен, шиллинг и пенс. Эти вещи прислал доктор Фуллер с указанием, что они составляли все содержимое карманов молодого человека.
— Никакой карточки, ни бумажки с именем и адресом? — воскликнула мисс Уинвуд.
— Ни обрывочка, мисс. Мы с доктором искали очень тщательно.
— Быть может, котомка скажет нам больше, — произнес архиепископ.
Но в котомке оказались только туалетные принадлежности, кусок затвердевшего хлеба и огрызок сыра, пара чулок и насквозь промокшая, по свидетельству дворецкого, рубашка. На книге Беранже, как и на книжке Томаса Броуна, была надпись «Поль Савелли», соответствовавшая инициалам на портсигаре. И больше ничего, что могло свидетельствовать о личности юноши.
— Придется подождать, пока он сам сумеет сказать нам, — сказала мисс Уинвуд доктору.
— Нам придется долго ждать, — ответил тот.
9
Лондонский врач прибыл, просидел с Полем большую часть ночи и наутро уехал, заявив, что он — мертвец. Доктор Фуллер все же придерживался неопровержимого мнения, что человек не мертвец, пока он не умер, а Поль еще не умер. И в самом деле, Поль остался жив. Если бы он умер, то эта повесть не была бы написана.
Много дней лежал он у врат смерти, и мисс Уинвуд, страшно боявшаяся, как бы эти врата не разверзлись и не поглотили этого лежавшего без сознания таинственного красавца, получила полностью все хлопоты, обещанные ей доктором. Но врата оставались закрытыми. Когда Поль стал поправляться, лондонский врач приехал еще раз, объявил, что он жив вопреки всем законам патологии, и с милостивым комплиментом поручил дальнейшее лечение доктору Фуллеру. Когда жизнь Поля была уже вне опасности, доктор Фуллер приписывал это чудо сестрам милосердия, Урсула Уинвуд приписывала его доктору Фуллеру, лондонский врач — великолепному организму Поля, а сам Поль, быть может, правильнее всего — доброй величественной леди, которая боролась с его болезнью со всей силой женской нежности.
Но прошло много времени, прежде чем Поль оказался способным сформулировать такое мнение. Прошло много времени, пока он смог вообще высказать какое-нибудь мнение. Когда он не был в бреду или обмороке, дьявол пневмонии, как дикая кошка, скреб стенки его легких. Лишь постепенно стал он наблюдать и задавать вопросы. Бесшумная женщина в синем и белом — сестра милосердия, он знал это. Значит, он, должно быть, в больнице. Но комната была значительно меньше больничной палаты. И где же другие больные? Этот вопрос занимал его целое утро. Потом появлялся краснолицый господин в золотых очках. Это, очевидно, врач. Потом приходила еще сестра милосердия, которая очень полюбилась ему, но она была не в форменной одежде. Кто бы она могла быть?
Он понял, что болен и слаб, как бабочка; и когда он кашлял, то ощущал адскую боль. Все это было очень странно. Как он попал сюда? Он вспоминал, что шел по пыльной дороге под палящим солнцем, голову ломило, и каждый член его тела был движущейся болью. Он также смутно припоминал, как ночью проснулся от грома, лежа под изгородью. Все Северное море обрушилось на него.
Поль был твердо уверен, что то было именно Северное море, он зафиксировал это в своей памяти, повторяя: «Северное, или Немецкое, море». Мешая бред с действительностью, он ясно припоминал, как поднялись зеленые волны, как вознеслись они прозрачным балдахином и потом низверглись ужасающим потопом. Он смутно сохранил в памяти утренний свет солнца, какой-то коттедж, женщину с резкими чертами лица, помнил, что сидел перед огнем, закутанный в одеяло, помнил какого-то ребенка с лицом, вымазанным до бровей грязью и патокой, которого он хотел умыть.