— Когда я впервые встретил вас в тот вечер, мое сердце потянулось к вам, — сказал Фин. — Оно было переполнено благодарностью Богу за то, что Он избавил вас от власти дьявола; за то, что Он простил мне мой грех отца и возвысил вас.
В голове у Поля впервые мелькнуло, что Фин и в обычном разговоре сохраняет язык своих проповедей свободного мыслителя.
— Но замкнутость, которой научили меня горькие годы страдания, — продолжал Сайлес, — и послание от Господа указали мне, что в наказание я не должен прижать вас к груди, как сына.
— И то, что я говорил тебе и что Джен говорила о нем, — вставил Барней Биль, — запомни это.
— Да, эти указания заставляли меня молчать. Но нас тянуло друг к другу, Поль. — Он наклонился вперед в своем кресле. — Вы полюбили меня. Несмотря на разницу положения и убеждений, вы полюбили меня.
— Да, меня тоже тянуло к вам, — согласился Поль, и странная незнакомая нота в его голосе заставила Джен быстро оглянуться на него. — Вы казались мне человеком великих страданий и глубокого энтузиазма, и, сознаюсь, я чувствовал к вам большую симпатию. — Он смолк, не изменяя своей застывшей позы, потом продолжал: — То, что вы рассказали мне о ваших страданиях, — а я достаточно знаю женщину, бывшую моей матерью, — заставляет меня еще больше симпатизировать вам. Но вы должны дать мне время для того, чтобы я нашел выражения моей симпатии. Я сказал, что вы превратили жизнь мою в ад. Это правда. Быть может, я вскоре, на этих днях, смогу объяснить вам почему. Не сейчас. Сейчас не время. Мы захвачены шестернями неумолимой политической машины. Сегодня вечером я должен выступить перед моими избирателями. — Он говорил голосом холодного рассудка, и Джен еще раз окинула его испуганным взглядом. — Что я скажу им ввиду всего происшедшего, я еще не знаю. Мне нужно полчаса на размышления.
— Я понимаю, что не должна вмешиваться, — сказала Джен. — Но ты не должен слишком осуждать мистера Фина. Хотя он твой политический противник, он любит тебя и гордится тобой — как и все мы — и верит в твое великое будущее, я знаю это слишком хорошо. А теперь он глубоко убежден, что свыше ему указано разбить твою карьеру в самом ее начале. Пойми же, Поль, что он в ужасном положении.
— Да, это так! — отозвался Фин. — Господу известно, что если бы не Его воля, я снял бы свою кандидатуру.
— Я вполне понимаю вашу позицию, — произнес Поль, — но это не освобождает меня от ответственности.
Сайлес Фин встал, молитвенно сложил руки и умоляюще посмотрел на Поля: — Сын мой, после всего что я сказал вам, вы не пойдете против меня?
Поль тоже встал. Внезапный прилив страсти овладел им:
— Моя страна была моей страной тридцать лет. Вы пять минут были моим отцом. Я остаюсь с моей страной.
Сайлес Фин отвернулся и развел руками:
— А я остаюсь с моим Богом!
— Прекрасно! Это приводит нас к нашей исходной точке. Враги в политике, друзья в частной жизни.
Сайлес опять повернулся к Полю и заглянул в его глаза:
— Но отец и сын.
— Тем почтеннее и лучше. Самые чистые выборы за сто лет.
Старик снова закрыл лицо руками, его волосы белыми и черными прядями упали на пальцы и большой алмаз сверкал сквозь них.
— Мне был голос свыше, — пробормотал он. — Указание Господне. Это было ясно. Но вы не понимаете таких вещей. Его воля должна свершиться. Мне было ужасно думать о сокрушении вашей карьеры, карьеры моего собственного сына. Я привел этих двух друзей, чтобы они помогли мне убедить вас не выступать против меня. Я сделал все, что мог, Поль. Я обещал им не прибегать к последнему аргументу. Но плоть немощна. В первый раз с тех пор — вы знаете — когда с ножом я бросился на… словом, в первый раз с тех пор я потерял власть над собой. Мне придется ответить за это Господу моему. — Он протянул руки и безумным взглядом посмотрел на Поля. — Но такова воля Божия. Я должен быть вестником Его послания к империи. Поль, Поль, сын мой возлюбленный, вы не можете восстать против Всевышнего!
— Должно быть, ваш Бог — не мой Бог, — сказал Поль, ясно сознавая, что перед ним жертва религиозной мании. — И, может быть, настоящий Бог — не мой и не ваш, а еще чей-нибудь. Во всяком случае, Англия — единственный бог, который у меня остался, и я буду сражаться за нее.
Открылась дверь и вошел лакей Уилтон.
— Прошу извинения, сэр.
Поль подошел к нему.
— В чем дело?
— Принцесса, — доложил он благовоспитанным, тихим голосом, — полковник и мисс Уинвуд. Я сказал им, что вы заняты. Но они ждут уже около получаса, сэр.
Поль выпрямился.