— А как же партия? — спросил Вильсон.
Поль проклял партию. Он был в том состоянии, в котором человек способен проклинать все. Допустим даже, что его выберут — что дальше? Он явится результатом случая, марионеткой в руках Френка Айреса до следующих общих выборов, когда ему придется позорно ретироваться. Человек, который пробудит Англию! Да он не мог пробудить даже Хикней-хис! Проезжая по улицам в своей триумфальной колеснице, он ненавидел Хикней-хис, ненавидел дикие крики «ура» своих сторонников, приезжавших подать за него свой голос, ненавидел ласковые улыбки членов своего комитета в выборных бюро. Он забывал, что за всем этим он ненавидит Англию. Маленький черный кружок в два дюйма в диаметре, поставленный между глазом и солнцем, может затмить великое светило. За маленьким черным кружком была Англия, хотя Поль не видел ее в эту минуту.
Вильсон крутил свои торчащие усы и не обижался на проклятия Поля. Для него Поль был вершиной высшего общества, к которому Англия средних сословий все еще относится с почтительным доверием, как к хранителю непонятных, но неизменных правил поведения. Старое английское название «джентльмен» все еще обладает магическим влиянием в стране. Поэтому Вильсон даже с удовольствием переносил сумасбродное донкихотство Поля, хотя сам очень одобрял карикатуру. Будь его воля, весь Хикней-хис украсился бы ее воспроизведениями. Но он смутно сознавал благородство аристократической точки зрения и испытывал перед ней благоговение, а как человек практичный избегал споров насчет моральных аспектов этой ситуации.
Ситуация же становилась еще более необычной оттого, что либеральный кандидат не показывался избирателям. Поль с тревогой наводил справки. Никто не видел его. После завтрака Поль подъехал к дому отца. Горничная ввела его в знакомую увешанную картинами столовую. Нелепые венские статуэтки, олени, гномы и кролики, бессмысленно смотрели на него с камина, в котором не было огня. Вскоре вошла Джен, стройная, изящная, безукоризненно причесанная, с ярким блеском в серьезных глазах. Она протянула руку.
— Как хорошо, что ты пришел, Поль!
— Отец не показывается нигде. Что с ним?
— Небольшое нервное потрясение, — ответила она, глядя на него прямым, открытым взглядом. — Ничего серьезного. Но доктор — я посылала за ним — сказал, что ему лучше отдохнуть, и его комитет тоже нашел, что для него благоразумнее не показываться.
— Могу я видеть его?
— Конечно, нет! — встревоженное выражение появилось на ее лице, — вы оба слишком взволнованы. Что ты можешь ему сказать?
— Я сказал бы ему, что чувствую по поводу всей этой истории.
— Да. Ты стал бы ругать этих негодяев, а он заговорил бы о Боге, и обоим вам оттого не стало бы легче. Нет, благодарю. Мне поручено заботиться о здоровье мистера Фина.
Это была старая Джен, такая близкая.
— Я жалею, — сказал Поль с улыбкой, — что твой здравый смысл не руководил мною все эти годы.
— Если бы это было так, ты был бы теперь конторщиком в Сити с жалованьем в тридцать шиллингов в неделю.
— И наверное более счастливым человеком.
— Пустяки, мой дорогой Поль! — сказала она, качая головой. — Глупости! Болтовня! Я слишком хорошо тебя знаю. Ты, подсчитывающий цифры за тридцать шиллингов в неделю, со здравомыслящей женой — потому что это ведь само собой разумеется, — которая штопает тебе носки, качая люльку на антресолях надворного флигеля в Хикней-хисе! Нет, дорогой мой! — она замолчала и на секунду губы ее конвульсивно сжались. — Здравый смысл был бы для тебя смертью.
Поль рассмеялся, хотя ему было не до того. Это была правда. Здравый смысл привинтил бы его к конторке за тридцать шиллингов в неделю; фантастика привела его в этот дом кандидатом в парламент, в двадцатитысячном автомобиле. С другой стороны — и смех погас на его лице — фантастика в его жизни умерла. Отныне здравый смысл будет держать его в своих холодных, жестоких объятиях. Он высказал что-то вроде этого Джен. Она опять воскликнула:
— Пустяки! Чепуха! Ерунда! — И они поспорили, как бывало в детстве.
— Ты говоришь так, как будто я не знаю тебя всего насквозь, мой дорогой Поль, — говорила она спокойно, не улыбаясь. — Послушай, все мужчины ослы, не так ли?
— Допустим.
— Ну-с, так есть два рода ослов. Одни покорные и ручные, и идут туда, куда их ведут. Другим для того, чтобы идти куда-нибудь, надо вечно иметь перед глазами пучок моркови. Таков и ты.
— Но, черт подери! — воскликнул он. — Я потерял мою морковь, неужели ты не видишь? И никогда у меня не будет больше никаких пучков моркови. Вот в чем вся проклятая трагедия!