Вовка спрятался за спину сестры. Девочка осталась один на один с грозно шипящей птицей. Трифон неудержимо надвигался – Оля остановилась и приготовилась выбросить руку с волшебным шиканьем. Впрочем, этого не потребовалось: гусак продефилировал мимо, направляясь к распахнутой калитке. Поравнявшись с ней, Трифон приветственно гоготнул и вывалился в Ираидин огород.
– Трифон ушел, – почему-то шепотом сообщил Вовка.
– Вижу, – ответила Оля и про себя отметила, что птица не кормлена – корыта были пустые.
«Странно, – подумала девочка, – даже воды не налила». Обычно Ираида всегда об этом помнила, а если что-то не успевала, то просила соседку Таню или, на крайний случай, саму Ольгу. В этот раз мать наказала дочери только Вовку покормить и никуда не выходить из дому: «Ждите, когда приду». А когда придет, не сказала, и куда пошла – тоже. Оле стало тревожно, еще и Вовка подлил масла в огонь:
– Трифон ушел, мама ругаться будет. Тебя в баню посадит.
– Почему это меня? – грозно уточнила девочка.
– Ты же главная, – хитро напомнил Вова.
– Ну и что? Не я же Трифона выпустила.
– Нет, ты.
Оля презрительно посмотрела на брата:
– Давай, Вова, ты еще маме скажи!
Тут мальчик при слове «мама» затосковал и плаксиво спросил:
– А где моя мама?
– Не знаю я, где твоя мама!
– Не знаешь, где моя мама?
– Не знаю. И, между прочим, она не только твоя мама! Она и моя!
– Нет, – покачал головой Вова, – не твоя.
– Как это не моя? – возмутилась девочка.
– Не твоя, – стоял на своем мальчик. – Ты же нам не родная…
– Я-а-а-а?! – обмерла Ольга.
– Ты-ы-ы, – со всей присущей семилетнему созданию тактичностью настаивал Вовка. – Ты же вчера сама говорила.
Этот аргумент оспорить было невозможно: слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Ольга фактически была поймана с поличным. Теперь либо нужно признаваться в собственном вранье, либо идти до конца. Сказочница выбрала последнее и с выражением глубокой печали на лице произнесла:
– Ну хорошо, хорошо, Вова. Не хотела я тебе говорить, но теперь скажу.
Мальчик смотрел на «сводную» сестру с нескрываемым ужасом.
– Ушла от нас твоя мама. Совсем…
– Почему? – спросил Вовка, и губки его затряслись.
– Потому… По-то-му… Потому что ты не ешь ничего и не слушаешься.
– Мама? – не поверил мальчик.
Ольга отвернулась и не ответила.
– Моя мама? – пошел в наступление Вова. – Моя?
– Твоя, твоя, – поспешно согласилась заплечных дел мастерица.
– Где-э-э моя ма-а-ма? Зачем ушла-а-а-а? – завыл мальчик. – Ма-а-ма! Ма-а-мочка! Вернись! Забери меня, мама. Ма-а-мочка!
Вовка причитал с таким вдохновением, что Ольге стало не по себе. Снова, как тогда в бане, защипало в носу, и ей стало безумно жаль брата. Она почувствовала себя виноватой, ей захотелось успокоить мальчика, нарастающие рыдания которого скоро должны были привлечь внимание соседей.
– Ма-а-ама! Ма-моч-ка! Забери меня! Вернись… Ма-а-ама…
– Вовка, – обратилась она к орущему брату. – Чего ты ревешь?
Вовик не стал делать из своего горя секрета и сообщил, всхлипывая:
– Ма-ама уш-ш-ла…
– Ну и что? – пыталась остановить поток слез Оля.
– Совсе-е-ем… – выл Вова.
Девочка автоматически решила использовать испытанное средство:
– Не реви! А то ведьма заберет!
– Пу-у-усть… – самозабвенно отдавался процессу Вовка.
Развитие действия явно пошло куда-то не туда, происходящее вышло из-под контроля, как Трифон из калитки. Нужно было что-то предпринимать, дабы успокоить брата.
– Хва-тит о-рать! – рявкнула Ольга и схватила брата за руку.
Тот от неожиданности присел, но опомнившись, раскрыл рот, чтобы набрать побольше воздуха перед очередным воплем. Воспользовавшись краткосрочной паузой, девочка скомандовала:
– Ну-ка! Пошли!
– Куда-а-а? – промямлил опухший от слез Вовка.
– Маму твою искать, пока еще не уехала.
На это Вовик был согласен и с готовностью прильнул к сестре, вверяя ей собственную жизнь. Тут же был забыт разгуливающий между Ираидиными грядками Трифон, его товарки с тяжелыми белыми задами, таинственная ведьма, которая все летела-летела, но никак не могла добраться до дома Звягиных, – перед детьми открылась великая цель: найти маму. Грандиозности этой цели Ольга, например, не замечала. Мало того, встреча с Ираидой не сулила ей ничего хорошего. Но рев брата был столь трагичен, что сердце заколдованной принцессы не выдержало, и она решила на какую-то минуту забыть о личных интересах и послужить общему делу – воссоединению матери с сыном.
Дети вышли на улицу: Оля обернулась и тщательно закрыла калитку. Вовик терпеливо ждал. Сестра по-хозяйски взяла брата за руку и повела навстречу счастью.
Вовино счастье в это время хлопотало в доме на другом конце Коромысловки. Занавешивало зеркала, расставляло вдоль стен стулья, встречало печальных визитеров и причитало без конца:
– Господи, беда-то какая! Какая беда-то! Жил человек – нет человека. Кому мешал, спрашивается? Кому мешал этот божий человек? Никогда слова дурного, грубого не скажет – все время с шутками, прибаутками. Нет, надо же! И его смерть нашла.
Внимательно наблюдающая за Ираидой тетка Степана, сестра покойного, шепотом подхватила невесткины причитания:
– Да уж, смерть она без разбору берет: больной – здоровый, плохой – хороший… Ей все равно. Вот и Зяму прибрала. А кому он мешал?
Ираида обернулась, почувствовав конкуренцию:
– И правда ведь, теть Шур. Кому мешал? Жил себе да жил…
Подняла голову застывшая Полина Михайловна:
– Никто никому не мешал… – Помолчала. – Просто время пришло. Раз… – голос ее оборвался, – и пришло.
– Разве ж, мама, знаешь, когда время-то придет? Ждешь вот его, ждешь…
– Это чего ж ты ждешь, дур-ра?! – В комнату входила бабка Косых – частая гостья всех сельских жительниц. – Тип-пун тебе на язык! – кинула она Ираиде, а сама, нащупав взглядом выставленные Полиной Михайловной иконы, перекрестилась.
– Чего, Поля, гроба-то нет? Мужик на двери лежит.
– Строгают, теть Маш, – виновато проронила Полина.
– Не строгают, а сколачивают, – поправила старуха. – А свечи почему не горят? Лампадка у тебя где?
Старшая Звягина обреченно молчала.
– Не успели еще, теть Маш, – пыталась оправдать свекровь Ираида.
– Я не тебя, девка, спрашиваю, – отмахнулась Косых. – Полина, ты слышишь меня, что ли, или нет?
Полина Михайловна сидела, уставившись в одну точку. Каменная. Безучастная.
– Ты, Полина, от меня не отворачивайся, – хрипло клекотала Косых, – не отворачивайся. Ты со своей школой-то совсем про Бога, я смотрю, забыла. Вот, – протянула она завернутые в полотняную тряпочку свечи, – возьми-ка. Поставь, как положено. В доме покойник, а ему света божьего не горит.
Подскочила Ираида, желая передать свекрови восковые свечечки, но бабка Косых ее строго осекла:
– У тебя, девка, делов, что ли, нету? Чего мечешься как угорелая? Сейчас мужики придут – гроб принесут. Чем людей встретишь?
– Это что это, теть Маш, обед, что ли, варить?
– Обед не обед, а помин в доме быть должен, – отрезала старуха.
Озадаченная Ираида подалась на кухню, а боевая Косых продолжала начатый штурм:
– Полина, свечки-то возьми. Поставь. Не сиди. Уважь мужа.
Звягина словно не слышала стрекота напористой старухи. Сидела, не поднимая головы, не отвечая на робкие вопросы пришедших.
– Полина! – чуть ли не взвизгнула бабка. – Вставай-ка. Ставь свечки.
Полина Михайловна медленно поднялась, выражение ее лица говорило только об одном – «оставьте меня в покое». Тем не менее свечи взяла, прошелестела «спасибо» и снова села на стул.
– Поля, – строго изрекла старуха, – ты зачем это, мать, опять села? Я тебе почто свечки дала? Чтоб ты с ними сидела, что ли? Давай-ка, поднимайся, ставь: к иконам, к изголовью…