— Именно сейчас? И что, по-вашему, она должна делать?
— Уидерс ушла, когда мы подумали, что у вас оспа.
— Неисповедимы пути Господни. Садитесь сверху.
— Почему?
— Потому… — Он поднимает щетинистое лицо к моему. Его губы потрескались от лихорадки, тело горячее и огрубевшее от ста семидесяти пяти болячек. Рот тоже горячий, но это не назовешь неприятным. — Потому что я должен щадить свои силы. Не надо так изумляться, Шарлотта, англиканская церковь одобряет эту позицию, но не в дни Великого поста, разумеется. Я уверен, в молитвеннике где-то об этом говорилось.
— Да уж конечно.
В этой позиции есть особенное удовольствие, вначале она напоминает мне, как в детстве мои братья катались на пони, а потом я ничего не вспоминаю, поскольку Шад выбивает все у меня из головы.
Придя в себя, я обнаруживаю, что его твердая костистая грудь под моей щекой прохладная и влажная.
Природа — великий лекарь.
— Лихорадка прошла!
Он, как обычно после исполнения супружеских обязанностей, пребывает в расслабленном состоянии, даже при том, что на сей раз больше усилий потратила я.
— Ммм… — Он поднимает руку, чтобы почесать бороду. — Не говорите этого.
— Чего?
— Вы собираетесь сказать «прекратите чесаться».
Я слезаю с него. На кровати сбитые простыни.
— Нужно попросить Робертса сменить постельное белье.
— Нет, пока не надо. — Он зевает.
— Шад, когда вы влюбились в меня? Или прилепились, как вы изящно выразились?
— Дайте подумать. Возможно, когда вы напились и свалились со ступенек на вечере у моей сестры. Я не знаю, Шарлотта. Когда вы почти сказали, что любите меня, но вместо этого разглагольствовали о любви к лошади. Вы срослись со мной, как мох. В хорошем смысле. — Прикрыв глаза, он бормочет что-то про полчаса, потом поворачивается и засыпает рядом со мной, уткнувшись лицом мне в шею.
— Я люблю тебя, — шепчу я ему на ухо.
Он крепко спит и не отвечает. Но это не имеет значения.
Я снимаю то, что осталось от страусовых перьев, вытаскиваю из-под себя подвязку (одному Богу известно, где вторая) и, обняв Шада, накрываю нас обоих одеялом.
Значит, эта потребность защитить и найти приют, быть с человеком, который никогда не надоест, чьи бесконечные причуды, мысли и действия становятся твоими, и есть любовь?
Глава 15
Шад
Это чудо. Я жив, хоть и весь в пятнах. Робертс в крайнем смущении (должно быть, это он ночью задернул балдахин над сценой нашего разврата) заставляет меня подняться с кровати, чтобы поменять простыни, сильно пострадавшие от моей испарины и усилий Шарлотты.
Она, похоже, поднялась несколько часов назад разослать родственникам записки о моем выздоровлении, что означает очередной поток посетителей. Я же хочу лишь одного — побыть с ней наедине. Я хочу говорить с ней, узнать о ней больше. Мы как можно скорее уедем из Лондона, у нас будет настоящий медовый месяц. Какой я дурак, что подумал, будто она замышляет адюльтер с Бирсфордом, вообразил, что она любит кого-то, кроме меня.
Вымытый, прилично одетый в чистую ночную сорочку, уложенный на простыни, слабо пахнущие горячим утюгом, я завтракаю в компании Джона и Эмилии, которые бросаются на меня с большим энтузиазмом.
Я с куда меньшим воодушевлением рассматриваю вареное яйцо и тост, составляющие мой завтрак.
— Тетя Шад сказала, что ты должен все это съесть, — говорит Эмилия.
— Это деревенское яйцо от наших уток, — сообщает мне Джон. — Сэр, у вас борода шелушится.
— Спасибо, Джон. Где тетя Шад?
— Она говорит с экономкой.
— А-а… — Она, несомненно, позволит родственникам весь день здесь есть и пить. — Кто хочет верхушку яйца?
— Я, сэр! — в один голос отвечают оба и делят деликатес. Не понимаю, почему верхушка вареного яйца столь желанна, но помню, как мы с братом выпрашивали ее у отца в редкие моменты его хорошего настроения.
Эмилия режет кусок хлеба на полоски и опускает одну в желток.
— Дядя, очень важно, чтобы ты ел и поправлялся.
Тронутый попытками детей заботиться обо мне, я уверяю, что сам могу поесть. Я рад, что они не шарахаются в ужасе от моего вида, Джон, кажется, совершенно очарован моим состоянием и предлагает помочь очистить шелушащуюся кожу. Я отклоняю его любезное предложение, и они рассказывают мне о событиях у слуг и новом выводке котят в конюшне.
После ухода детей я, к своему большому удивлению, заснул.
Разбудил меня шум в гардеробной, шаги, плеск воды и голоса.
В спальню вошла Шарлотта. На ней длинный льняной передник, глаза ее искрятся.
— Вы должны принять ванну, сэр.
— В самом деле? — Я рассматриваю новую ипостась особы, на которой женился. — И вы собираетесь контролировать мое купание?
— Да, сэр. От вас дурно пахнет. — Она поворачивается посмотреть, что делается в гардеробной, и прикрикивает: — Вытрите это немедленно!
Сопротивление бесполезно. Шарлотта настаивает на том, чтобы помочь мне встать с кровати, я отклоняю ее руку и тут же жалею об этом. Добравшись до двери, я хватаюсь за косяк, словно моряк, обнаруживший качку на земле.
— Я же говорила. — Она берет меня за руку, и на сей раз я не противлюсь.
— Вы самая ершистая женщина на свете, понятия не имею, почему люблю вас, — парирую я. — Я сам могу вымыться, Шарлотта.
— Чепуха. — Она хватает подол моей ночной сорочки.
— Я сам могу это сделать… Знаете, мэм, смеяться при этих обстоятельствах, да еще так похотливо, совершенно не годится. Как насчет вашей подобающей жене скромности?
— А как насчет вашей? Вашей скромности мужа. У вас никакого стыда нет, сэр? Считается, что вы больны!
— Был болен. Это признак возвращения здоровья. — Я, как могу быстро, забираюсь в воду, чтобы скрыть возбужденное состояние. — Кроме того, снимать с меня одежду — неподобающее поведение с вашей стороны.
— Дальше вы скажете, что он сам опадет, — закатила глаза Шарлотта.
— Вы могли бы помочь.
В ответ она льет мне на голову теплую воду и энергично моет мне волосы каким-то травяным отваром.
Поверить не могу, что считал эту женщину простушкой. Даже с темными тенями под глазами, в простом платье и еще более простом переднике она желанна для меня. Я смотрю на ее красивую шею, изящный выступ ключиц, очаровательные завитки волос на затылке, длинные пальцы. Ее аромат — это смесь женского пота (поскольку она скребет меня, как опытный конюх), розовой воды, дыма камина, воска (полагаю, она запечатывала письма).
Ее рот очень интересует меня, изгиб и форма.
— Это я сделал? — Я касаюсь царапины на ее чуть припухшей губе. — Простите.
Она качает головой:
— Нет. В Воксхолле ветка задела меня по лицу. Это мелочь.
В мою душу закрадывается сомнение. Но я отбрасываю его. Если бы Шарлотте нужно было солгать, разве она не возложила бы ответственность за царапину на меня?
— Расскажите мне о себе. — Странная просьба мужа к жене.
— Хорошо. — Она вытирает руки о передник. — Рассказывать нечего. Я достаточно заурядна. Независимо от того, что рассказали вам мои родственники, особенно касательно прибытия предков вместе с Вильгельмом Завоевателем. Мой дедушка со стороны отца имел конюшню, сдавал лошадей внаем и женился на наследнице, чье состояние было сделано на фарфоре. У нас есть деньги, но не происхождение. Я разбираюсь в лошадях, могу склеить разбитую чашку и разрисовать ее. Я получила образование, которое вы, вероятно, сочтете смехотворным. И Энн мой лучший друг.
— А я не ваш лучший друг?
— Нет. Вы мой муж. А теперь вы должны рассказать мне о себе. Поднимите ногу, я ее вымою.
Я делаю, что велят.
— О Господи… Шарлотта, не щекочите меня.
— Вы боитесь щекотки? — Она с расчетливой улыбкой поднимает глаза.
— В свое время ужасно боялся. Я возьму реванш, если настаиваете. Итак, история моей жизни. Я ушел во флот, когда мне было четырнадцать, и вернулся через десять лет в ранге капитана, когда умер мой брат и я унаследовал титул и владения.