— Я тоже на это надеюсь. — Она зевает. — Где мой журнал мод? Ненавижу это состояние. Мне очень не нравится, когда за мной ухаживают. Даже вы.
Я нахожу упавший на пол журнал и подаю ей.
— Вы скоро поправитесь. Я не выстрелил бы в вас, если бы знал, какой сварливой вы станете. Хорошо, что я толстокожий.
Она перестает перелистывать страницы.
— Вы, может, и толстокожий, но в душе вы такой мягкий и нежный олух, каких я не встречала. Иногда я думаю, что я очередная неудача в вашей коллекции.
— Прекратите препираться со мной, мэм. — Позабавленный, я умолкаю. — Что за коллекция?
— Ваш глуповатый друг Бирсфорд, неспособный говорить разумно, Карстэрс, который вообще едва говорит, дети, Джереми. Кстати, вы заметили, что он еще на дюйм вырос за последний месяц? Шад, что вы думаете об этой шляпе? Мне заказать что-то подобное?
Я рассматриваю картинку: на женщине с маленькой головкой и крошечными ножками шляпа, изображающая птицу в корзине с фруктами.
— Нет, это слишком похоже на то чудище, что подарила вам Энн.
Она опускает журнал.
— Вы ее не любите, Шад?
Шарлотта теперь не пытается меня провоцировать, но я очень тщательно подбираю слова.
— Ради вас и Бирсфорда я пытаюсь полюбить ее, но она производит впечатление человека, который использует других в своих интересах, и я не могу восхищаться этим.
— Понятно. — Отложив журнал, Шарлотта зевает. — Я так устала.
Она устраивается в кровати и закрывает глаза. Я какое-то время наблюдаю за ней, спящей. Я так люблю ее, даже когда она ведет себя как капризный ребенок. Даже мои дети перенесли бы недомогание приличнее, чем Шарлотта. Я люблю ее без всяких причин.
Шарлотта
Проснувшись днем, я вижу в комнате Энн и ее горничную. Горничная покачивается от охапки цветов, груды книг и фруктов, следом лакеи несут вазы и чайные приборы.
— Мне пришлось устроить Шаду настоящий выговор, чтобы он впустил меня, — говорит Энн. — Он сказал мне, что ты спишь.
— Я спала, но это не имеет значения.
Она наклоняется поцеловать меня, потом принимается расставлять цветы в вазы, порхая по комнате.
— Рука очень болит?
— Нет, но мне скучно: Шад не позволяет мне вставать. Я так рада тебя видеть.
Энн по-хозяйски взбивает мои подушки, я позволяю ей это делать, несмотря на то, что меня это раздражает.
— Хорошо! — Наконец, устроив все по своему вкусу, Энн усаживается на мою кровать и принимается чистить персик. — Бирсфорд для тебя посылал за ними в провинцию.
— Очень любезно. — В качестве примирительного жеста с его стороны это вполне приемлемо.
— Боюсь, у тебя останется шрам.
— Шад тоже так говорит.
— С нынешней модой на короткие рукава это крайне неудачно.
— Возможно, я создам новую моду. Меня это не слишком волнует. Кроме того, думаю, что мы станем жить главным образом в деревне.
— Ужасно немодно. — Энн поднимает крышку заварного чайника и энергично помешивает его содержимое. — Где твоя горничная?
— Развлекает твою, полагаю. А что?
— Мне нужен твой совет. — Энн вручает мне чашку. — Я не даю тебе блюдце, поскольку у тебя только одна рука работает.
У меня сердце падает, когда Энн обследует гардеробную и, подозреваю, заглядывает через замочную скважину в кабинет Шада, чтобы удостовериться, что он не прячется там, прижав ухо к двери. Я боюсь, что меня снова принудят впутаться в какую-нибудь сомнительную историю.
— Ну? — не слишком любезно говорю я, когда она возвращается.
Подавшись вперед, Энн вытирает мой подбородок, мокрый от сочного персика.
— Обещай, что не скажешь Шаду.
— Мм… я… — Я знаю, что не следует давать такое обещание, но Энн выглядит такой невинной и счастливой, что хочется сделать ей одолжение. — Хорошо.
— Это связано с письмом, которое я получила.
— Да что ты!
Энн краснеет. Подозреваю, что она может вызывать румянец по желанию, как и слезы. В отличие от обычных красных пятен, появляющихся у других женщин, ее румянец красив, как нежный рассвет.
— От отца маленькой Эммы.
— Я думала, он умыл руки.
Энн роется в сумочке.
— О нет. Совсем наоборот. Он передумал. Он все еще любит меня, Шарлотта.
— Как и твой муж?
При упоминании о Бирсфорде она изящным жестом отмахивается.
— Я прочитаю тебе, что он пишет.
Если я что-то ненавижу, так это когда мне читают вслух письма, и Энн это знает.
— Вот. Этот абзац. «Моя дорогая девочка, в последнее время я много думал о тебе… — тут что-то вычеркнуто, — и ребенке. Надеюсь, он такой же хорошенький, как ты».
— Он?!
— Я в последний раз писала ему, когда Эмма родилась, это было почти год назад, — говорит Энн.
— Это не оправдание!
— Ты хочешь, чтобы я продолжила, или нет? Совсем не хочу, но…
— Конечно. Извини.
— Нет, это я должна извиниться. Я забыла, что тебе нехорошо после того, как твой муж выстрелил в тебя. — Энн смотрит на меня так сладко, и я пытаюсь убедить себя, что в ее словах нет скрытой колкости.
— Энн, я не собираюсь ссориться с тобой. Продолжай.
— Боже мой, он ужасно пишет. Дальше здесь личное. А, вот: «…короче говоря, прекрасная Энн, я решил, что не могу жить без тебя и мы должны быть вместе. Умоляю, бросай своего болвана мужа. Я приеду в Лондон в следующий понедельник и пошлю за тобой, мы снова будем наслаждаться счастьем нашего… силоса». У него не очень четкий почерк. Наверное, он имел в виду «союза», ты не согласна?
— Думаю, да, если только он не намерен заняться сельским хозяйством. Кстати, какая у него профессия? Ты скажешь мне, кто он?
Покачав головой, Энн прячет письмо в сумочку.
— Ты скоро все узнаешь. Правда, это замечательно, Шарлотта?
— Замечательно?
— Он любит меня. После такого большого несчастья и долгой разлуки он любит меня.
Я беру из вазы горсть виноградин.
— Да, но… Энн, как насчет Бирсфорда? Надеюсь, ты не собираешься оставить его?
— А разве у меня есть другой выход? — Она смотрит на меня из-под ресниц так, словно я предложила ей летать по комнате.
— Ты потеряешь респектабельность. Надеюсь, у этого джентльмена есть деньги, поскольку Бирсфорд твои не отдаст. У тебя не будет друзей, никого, кто защитил бы тебя, никаких родных, только этот джентльмен, который почти год не вспоминал тебя и ребенка.
— Но ведь у меня будешь ты? У меня будет все: моя маленькая Эмма, тот, кто действительно любит меня, и…
— Шад будет на стороне Бирсфорда и всей семьи. Ты это знаешь. Наша дружба пострадает, это ты тоже знаешь. Если муж запретит мне видеться с тобой, я… — Мне крайне неприятно говорить об этом, я подбираю слова и оглядываюсь в поисках, куда бы бросить виноградные косточки. — Я должна подчиняться его желаниям. И не желаю его больше обманывать, даже ради тебя.
Энн предлагает мне свое блюдце под косточки.
— Понятно. Я думала, что ты порадуешься за меня. Думала, ты сможешь понять.
Я беру ее руку в свою. Увы, поскольку я сейчас однорукая, последние виноградины мнутся между нашими пальцами.
— Как я могу советовать тебе совершить безрассудство? Он, возможно, любит тебя, но это не означает, что ради него ты должна бросить все. Что, если он снова тебя оставит?
Энн так сжимает мою руку, что виноградный сок брызжет сквозь пальцы.
— Он любит меня! Неужели ты не видишь, что для меня это единственный способ стать мамой маленькой Эммы?
Высвободив руку, я вытаскиваю носовой платок и вытираю нас обеих.
— Прости, но он об этом ничего не пишет. Или это в другой части письма?
— Ему не нужно об этом писать! Это то, чего он хочет. Ведь он упоминает Эмму в первом предложении.
— Да, ребенка, имя и пол которого он не может вспомнить.