–Лгунья, – говорит он без всякого интереса. – Вы намерены всю ночь провести в середине кровати?
– Вы говорите точно как мои братья, – подвинувшись, ворчу я.
– Простите, что? – смутился он.
– В детской, когда мои братья спали вместе.
– Ах да. – Шад быстро раздевается и ложится рядом со мной, давая мне время заметить, что от его «грозного состояния» и следа не осталось. Интересно, что бы сказала на это моя матушка, которая с большой торжественностью, но минимальной ясностью читала мне лекцию о супружеском долге жены и унизительных, но необходимых обязанностях брачного ложа? Поскольку мама не входила в детали, как поощрить исполнение «недостойного, но все же необходимого дела», я растерялась и, помня ее предупреждение, что меня ждет «чрезмерный дискомфорт», не уверена, что хочу этого.
– Снимите ночную рубашку, – говорит Шад. Он так близко, что я чувствую его тепло.
– Что? – Я прижимаю одеяло к груди. Он на мгновение озадачен.
– Снимите рубашку, сейчас же.
– Нет.
– Мэм, несколько часов назад вы обещали повиноваться мне.
– Ммм... я уверена, что священник говорил не об этом. Это неприлично!
Он приподнимается на локте. И указательным пальцем легко поглаживает мое запястье.
– «Телом своим поклоняюсь тебе», – шепчет он. Меня осеняет, что супружеский долг жены, возможно, не так уж плох.
Мы смотрим друг на друга, Шад прочищает горло.
– Снимите рубашку, мадам.
– Хорошо. Но вы должны задуть свечи.
– Свечи останутся гореть.
Он снова поглаживает пальцем мое запястье. Мне нравятся его руки. Нравится, как он касается меня. Сама не понимаю, почему я упорствую.
– Послушайте, – говорит он, – все это ужасно неловко. И учтите, пожалуйста, что я не делал этого прежде.
Я удивлена:
– Что?! Сэр, я не идиотка. Я сегодня собственными глазами видела свидетельство, что вы прекрасно знаете, как...
– Стоп. – Его пальцы обвивают мое запястье. – Я объясню вам, но сейчас не время. Я имел в виду, что для меня внове и женитьба, и постель с женщиной без опыта, с женщиной, которую я... знаю не очень хорошо.
– Вы хотите сказать, что не желаете меня?
Он усмехнулся:
– Я этого не говорил. Дайте руку.
Я сожалею, что недостойно взвизгнула и захихикала, когда ответ на один из моих невысказанных вопросов показался из-под одеяла. Он явно ожил. Как странно!
– Так-то лучше, – говорит Шад. – А теперь снимайте рубашку, мэм.
– Нет.
– Что ж, тогда мне придется сорвать ее с вас. – Он дергает ворот рубашки. – Боже милостивый, она сшита стальной нитью?
– Подождите, не рвите.
– Не думаю, что смогу.
– Мне придется объясняться с Уидерс.
– Вы ничего не должны объяснять слугам. Вы виконтесса Шаддерли. Если хотите я ее уволю.
– Нет, не делайте этого, Шад. Она не получит другое место, если вы прогоните ее через день.
– Как ни очаровательно это обсуждение домашнего хозяйства, боюсь, вы меня отвлекаете.
Судя по тому, что я держу в руке, он совершенно не отвлекся.
– Я оставлю одну свечу, – говорит он. – Это мое последнее предложение.
– Договорились. – В конце концов, это мой супружеский долг.
Когда Шад гасит одну свечу, крепко сшитая рубашка падает на пол.
– Вы действительно знаете, что я собираюсь делать? – Он говорит это мягко, почти касаясь моих губ.
–Да.
Во всяком случае, я так думала. Думала, что знаю.
Шад
– Мы можем сделать это снова? – говорит Шарлотта на удивление живо и весело. – И у меня не было крови. Мама сказала, что я испытаю большую муку.
– Через полчаса.
– Что? Вы невнятно говорите.
Закрыв глаза, я пытаюсь внести больше ясности:
– Повторим приблизительно через полчаса. Вероятно, ваша мать не обо всем вам рассказала.
– А что мне делать все это время?
– Читайте проповедь, вышивайте.
Фыркнув, она тянется за злосчастной ночной рубашкой и надевает ее, к моему большому разочарованию, не оставив ни дюйма нагой кожи.
– Без одежды вы выглядите гораздо лучше. Пожалуй, прикажу вам ходить дома голой.
Она снова фыркает: – Это очень оживит утренний прием визитеров.
– Куда вы?
Она обходит кровать и надевает мой халат. Жаль, что я не могу до нее дотянуться.
– Это неделикатный вопрос, сэр. Как вы думаете, куда? Но... ох! – Она делает паузу. – Вы сказали, что потребуется полчаса.
– Я ошибся. Горшок за ширмой.
– Конечно, я лучше схожу к себе. – Она торопится к двери, поворачивается и смотрит на меня. – Какая исключительная вещь.
– Спасибо. – Я не уверен, что это комплимент моей анатомии, которая единственным доступным ей способом воздала должное Шарлотте.
Никогда не замечал, что мой халат со стороны смотрится так очаровательно.
И я думал, что знал, что собираюсь делать.
Шарлотта
На следующее утро я проснулась одна в постели, но не в своей комнате. За пологом кровати топталась Уидерс, ворча на лакея, чтобы тот добавил угля в камин и не запачкал ковер.
Торопливо надев ночную рубашку, которую Шад предусмотрительно убрал мне под подушку, я задумалась, станет ли Уидерс инспектировать простыни и докладывать об увиденном всем в доме. Вероятно, нет, она слишком заносчива, чтобы общаться с теми, кто ниже ее по рангу.
Сдержавшись, я ухитряюсь не шлепнуть ее, пока она зашнуровывает мне корсет, осматривает мое утреннее платье так, словно это мешок (оно от мадам Белльвуар. Возможно, Уидерс, как и я, считает его слишком простым), и касается моих волос гребнем. Отмахнувшись, я расчесываю волосы пальцами, как делают мои братья, и спускаюсь к завтраку.
Шад уже в маленькой столовой, в бриджах и запачканных сапогах, читает газету. Должно быть, он до завтрака ездил верхом. Я искренне поражена, что у него были на это силы.
Он встает и кланяется.
Я делаю реверанс.
О, черт, после непристойностей прошлой ночи мы вернулись к этикету?
Мы садимся.
– Чаю, сэр? Какой милый чайник. Это?..
Газета шуршит в его руках.
– Шарлотта, умоляю, не беритесь так за носик. Лакей может войти в любую минуту.
– Как «так»? Ох. Вы имеете в виду...
– Именно, – улыбается Шад.
Я намазываю маслом кусок хлеба, стараясь не слишком ласкать рукоятку ножа, хотя испытываю большой соблазн сделать это. Это очень ободряет – знать, что я могу взволновать Шада самым простым жестом.
Он кладет газету на стол и разглаживает складки на скатерти. О, мне действительно нравятся его руки.
– Я должен объяснить вам про Джона и Эмилию, – говорит Шад и откашливается.
Я не уверена, что хочу слушать рассказы о его бурном прошлом, но киваю.
– Сьюзен Прайс, женщина, которая сопровождала детей, жена моего кучера, – говорит он.
– Она их мать?! – пугаюсь я. – Я думала, она их няня.
– О Господи. – Шад качает головой: – Нет. Их матери, вернее, матерей, здесь нет. Мать Эмилии покинула деревню несколько лет назад. Не знаю, куда она отправилась, наверное, в какой-нибудь промышленный город. Мать Джона умерла при родах. У Сьюзен и моего кучера Мэтью Прайса детей нет, так что все хорошо устроилось. Я ожидал, что они придут, но, уверяю вас, не хотел, чтобы они вторглись на нашу свадьбу таким способом. Они живут в помещении над каретным сараем, но дети вас не будут беспокоить. Их появление, должно быть, потрясло вас, и я...
Робертс входит в комнату с письмом для Шада. Я ожидаю, что Шад отложит письмо в сторону, но он распечатывает его и улыбается:
– Превосходные новости. Бирсфорд вернется в Лондон со дня на день. – Шад передает письмо мне.
Я читаю, пораженная ужасными ошибками Бирсфорда и скучными описаниями мест, которые они посетили, однако рада коротенькой приписке Энн.
– О! – восклицаю я. – Энн передает мне привет и пишет, что заедет ко мне, когда они вернутся.
– Понятно.