– Где Робертс?
– Я отправила его спать. Шад открывает глаза.
– Верните его.
– Нет. – Я подаю ему стакан ячменного отвара. – Если вы выпьете все, Робертс, возможно, позволит вам поесть кашу.
Шад бормочет ужасные ругательства, потом говорит:
– Вливая в меня много жидкости, вы понимаете неизбежные последствия?
– Я подам сосуд, сэр, и отвернусь. – Его излишняя скромность становится утомительной.
Робертс, зевая, сменяет меня около часа ночи, и я ухожу в спальню для гостей. К моему смущению, одна из служанок в кое-как надетом в темноте платье и с сонными глазами ждет, чтобы расшнуровать мне корсет и помочь лечь. На будущее я буду надевать корсет, который зашнуровывается спереди.
Не думала, что смогу спать, но я засыпаю и, проснувшись, вижу просачивающийся в комнату серый свет. В доме очень тихо, так тихо, как может быть тихо в лондонском доме. Выглянув в окно, я вижу служанку – она на коленях красными руками скребет ступеньки, ведущие вниз, в подсобные помещения. По улице едет телега.
Закутавшись в большую шаль, дабы не потревожить чувствительность Робертса, я подхожу к спальне. И чуть из кожи не выпрыгиваю, когда маленькая фигурка в белом поднимается на ноги, протирая глаза.
Это дочь Шада, Эмилия.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. – Ты всю ночь спала под дверью?
– Робертс не позволил мне увидеть дядю Шада. Мэм, он умирает?
– Нет! Конечно, нет.
Девочка сопит и вытирает лицо рукавом.
– Миссис Прайс, наверное, волнуется.
– Ох, – вздыхает она и со слезами спрашивает: – Пожалуйста, миледи, можно мне повидать дядю?
– Я спрошу его, но он очень нездоров и ужасно выглядит. Я не хочу, чтобы ты испугалась.
Выражение лица девочки заставляет меня задуматься. Она смотрит так по-взрослому, так удивлена, что к ней относятся как к ребенку. Неужели это ее любовь к Шаду и его бесспорная отцовская любовь делает Эмилию такой бесстрашной?
Я велю ей подождать и вхожу в спальню. Робертс спит в кресле.
Шад что-то бормочет, переворачивается и смотрит на меня яркими лихорадочными глазами.
– Шарлотта? – хмурится он, проведя рукой по подбородку. – Я еще не брит.
– Вам нельзя бриться. Вы можете повредить пузырьки.
Следует ругательство.
– Вас хочет видеть Эмилия.
– Нет. Никто, кроме вас и Робертса, не должен входить в эту комнату.
Я подхожу и кладу руку ему на лоб. Все еще горячий, пузырьки выглядят хуже. Шад, как обычно, стряхивает мою руку.
– Она всю ночь спала под дверью, ждала возможности увидеть вас.
– Хорошо, но только на несколько минут, и ставни должны быть закрыты. Разбудите Робертса, чтобы я мог умыться.
Я обдумываю эту просьбу. Робертс спит мертвым сном – неудачный выбор слов, – так запрокинув голову, что у него наверняка разболится шея. Я подозреваю, что у Шада была тяжелая ночь, и у Робертса, следовательно, тоже.
– Я послужу вам камердинером, Робертс еще спит. Чайник стоит на каминной решетке, я наливаю в миску горячую в воду, игнорируя поток сквернословия, несущийся с кровати. Дальше возникает спор относительно того, должен ли Шад встать с кровати, и я, устав от того, что он отказывается от моей помощи, позволяю ему попытаться.
– Я признаю поражение. – Он оседает на подушки. Лицо у него пугающе серое, глаза ввалились.
– Знаете, мне тоже это не очень нравится, – говорю я, взяв мыло и полотенце. – Ваши родственники наверняка приедут сегодня, и мне придется развлекать их.
– Уверен, вы будете образцом такта и любезности.
Я не обращаю на него внимания.
С вымытой головой, причесанный, в свежей ночной сорочке, Шад объявляет, что готов видеть Эмилию, и проснувшийся Робертс, зевая, открывает дверь.
Эмилия бросается к нему на шею:
– Дядя Шад!
– Ну-ну, никаких слез. Тетя Шад отведет вас сегодня в парк. Поцелуй своего брата и скажи ему, что все хорошо. Вы делаете уроки?
– Да, сэр. – Она вытирает глаза подолом ночной рубашки.
– Дядя устал, – говорю я девочке. – Ему нужно поспать.
Она покорно отходит от кровати.
– Мы пойдем в парк, тетя Шад?
– Конечно. – Меня осеняет счастливая мысль, и я решаю написать Энн и спросить, не хочет ли она прокатить в своем модном экипаже двух маленьких пассажиров. Сама я намерена ехать на лошади, которую подарил мне Шад. Я горячо надеюсь, что мы будем кататься вместе, когда он поправится.
Он должен поправиться. Я не признаю альтернативу.
Выезд в парк – большой успех. Энн правит сама, у моей кобылы, как и предсказывал Шад, прекрасный шаг. Она только что из стойла, ей не терпится пуститься в галоп, что можно сделать, поскольку в парке никого нет. (Я уже давно на ногах, но по меркам светского общества еще рано.) Я отдаюсь на волю лошади, Энн пускает рысцой запряженную в экипаж пару.
Когда моя лошадь успокаивается, я, к восторгу Джона, поднимаю его на луку седла.
У нас с Энн нет возможности поговорить об интимных делах, но она весела, улыбчива, сочувствует Шаду. Подруга увлеченно рассказывает мне о предстоящем бале, говорит, что Шад должен к этому времени поправиться, и мы обсуждаем платья и оформление дома. Мы нежно целуемся, – я наклоняюсь с седла, она приподнимается с высоких козел, – и я поручаю свою кобылу, которую решила назвать Кассандрой, конюху.
Эмилия и Джон бегут рассказать миссис Прайс о своем приключении, я вхожу в дом. У дверей спальни я говорю с Робертсом, который побрился и переменил рубашку, но выглядит усталым и встревоженным.
– Когда лихорадка прекратится, он поправится, миледи.
– Надеюсь.
Я прохожу через кабинет в гардеробную, не желая беспокоить Шада, и велю принести горячей воды. Этой гардеробной пользуется главным образом Шад, здесь хранится его одежда. Открыв шкаф, я провожу кончиками пальцев по его хрустящим накрахмаленным рубашкам, тонким чулкам, прижимаюсь щекой к податливой мягкой коже бриджей. Если я не могу коснуться его, я могу потрогать то, что соприкасалось с его телом.
Потом закрываю дверцы, приказав себе не глупить, – что я буду делать, если войдет слуга?
Я умылась, переоделась, а когда зазвонил дверной колокольчик, спустилась в гостиную принять визитеров.
Моя мать с красными глазами бросается обнять меня.
– Дитя мое, бедное дитя, овдовела до срока!
– Он еще не умер, – отвечаю я, сознавая, как неприветливо это звучит. Я вижу горе на лицах Карстэрса, Мэрианн, Бирсфорда и дюжины членов семейства Трелейз, имен которых не могу вспомнить. Я обращаюсь ко всем собравшимся в комнате: – У Шада все еще сильная лихорадка, но я полагаю, что никакая опасность ему не грозит. Он в очень дурном настроении, а это, я уверена, хороший признак. К сожалению, он отказывается кого-либо принять, но он так ужасно выглядит, что вы и сами не захотите его видеть сейчас.
После моего заявления все улыбаются. Я велю подать чай, достаю из буфета мадеру и пытаюсь вспомнить, кто есть кто. К моему удивлению, Бирсфорд с удивительным тактом напоминает мне имена.
– Энн шлет вам сердечный привет и сожалеет, что не смогла сама приехать, поскольку у нее другая договоренность. Это, как вы помните, моя кузина Мария, довольно дальняя родственница, если быть точным, мэм. А это кузен Телфорд, добрый парень, который может говорить только о лошадях, верно, сэр? Я полагаю, что Шад недавно купил у него кобылу.
– Да, сэр. – Я пожимаю ему руку с большим энтузиазмом. – Она просто великолепна, я назвала ее Кассандра. Мой отец тоже очень интересуется лошадьми.
– Леди Шад, у меня есть прекрасная пара серых, если мистер Хейден или Шад интересуются.
– Нет, не интересуются. – Бирсфорд берет мою руку. – Миссис Гарранд и ее дочери, которых вы уже знаете, а это капитан Бердж, родственник со стороны моей матери. Не играйте в карты с этим господином, мэм...