Друг Николя предложил ему посмотреть на эпизиотомию, но у того хватило ума потерять сознание. Марк, стоя возле меня, настаивал, чтобы я оценила с помощью зеркала искусный разрез, сделанный в моей промежности. При родах вам рассекают влагалище, а потом зашивают его с помощью нитки и иголки.
11
Николя уехал, потому что визиты были разрешены только до десяти вечера. Я осталась одна со своей эпизиотомией, переполненным мочевым пузырем и ребенком.
Итак, я произвела на свет новое существо — и что теперь делать? Пуповина до сих пор была красной, скользкой и кровоточащей. Это единственный след, единственное доказательство того, что произошло, хотя все и казалось невероятным. Я не могла заставить себя коснуться этого кровоточащего отростка. Патронажная медсестра показала мне, как следует с ним обращаться, но одна мысль об этом повергала меня в ужас.
Николя… Он мог бы остаться, чтобы помочь. Внезапно я вспомнила, что не умею пеленать ребенка, а также не имею никакого представления о купании детей. Я не знала, как с ним обращаться, — естественно, ведь меня этому никогда не учили. Раньше приходилось иметь дело лишь с пластмассовыми младенцами, которых нужно было погружать в ванночку.
Вдруг меня охватила паника при мысли о том, что ребенок может проснуться. Ночь. Вокруг темно, мрачно и пусто. Наедине с ребенком в больничной палате я чувствовала, как отчаяние наваливается на меня всей своей тяжестью. При мысли о том, что будет дальше, ощущалась беспросветная печаль.
Я выпила много воды, но не могла помочиться из-за анестезии, теперь ее действие прекратилось, и боль пробудилась снова. Меня буквально разрывало изнутри, невозможно было подняться.
Это была первая ночь, проведенная с ребенком. Два существа, лежащие щека к щеке, оба страдающие и истерзанные друг другом — одно оттого, что выходило из другого, другое — из-за того, что против собственной воли удерживало его. Каждое причинило другому боль, и сейчас нужно было утешать и любить друг друга. Оба были в одной лодке — товарищи по несчастью, которым предстояло как-то выпутываться вместе.
Надо любить друг друга и жить. Моя дочь и я лежали рядом — две человеческие самки. Сейчас мне хотелось походить на зверя, укрывшегося в своей норе, облизывать ее и чувствовать, как она сосет мое молоко. Хотелось походить на животного с детенышем. Я была неспособна самостоятельно вымыться и позаботиться о себе, как и о ней, несмотря на предписания медсестер. Не могла подняться, терзаемая болью, изнуренная кровотечением, но, тем не менее, не желала, чтобы нас мыли — ни одну, ни другую. Пусть нас оставят наедине с нашей жалкой человеческой участью, чтобы мы излечили друг друга.
Можно навсегда застыть без движения, полностью сосредоточившись на том, как самозабвенно проголодавшаяся малышка сосет мой палец. Впервые я кормила ее собой, питала своим телом. Это было похоже на священное таинство евхаристии. Однако пока я еще не любила ее, стеснялась проявлять свои чувства, потому что она была для меня незнакомкой, тесно связанной со мной, но уже отделившейся частью. Во мне зародилась зависть: я была старой, раздраженной, разбитой, усталой, жизнь моя осталась позади, а она — в расцвете сил. Я стала ее прошлым, все отдала и теперь не знала, смогу ли впоследствии любить дочь. А если нет? И чего ради мне ее любить? Может быть, мы и вовсе не будем ладить? Я должна отнести ее домой, под свою крышу, хотя даже не знаю ее, несмотря на то что она прожила во мне девять месяцев.
Малышка открыла и снова закрыла глаза, удивленная тем, что оказалась посреди такого запустения. Она была здесь, насильно выброшенная в наш мир, хотя об этом не просила. У нее не было никого, кроме меня, и я должна ей все объяснить. Я стала ангелом-хранителем, встретившим ее в мире, который сочла достаточно хорошим для нее.
Но что я могу сделать, если пришла в этот мир так же? Я была ее матерью, а она — моей дочерью. Я страдала и заново родилась вместе с ней, чувствовала боль, была измучена и искалечена. Нам предстояло разделить эту авантюру, отныне мы приговорены к существованию вместе.
И вот я в первый раз дала ей грудь. Она начала сосать — это очень естественно. Ее жадность вызвала легкое раздражение: мне было плохо, а она, полная жизни, уже хотела забрать у меня еще больше сил. Я злилась из-за того, что она причинила мне такую боль, и в то же время стремилась ее защитить, укрыть, укутать, как птенца, выпавшего из гнезда.