Доплэнд хорошо знал, как должен выглядеть матрос, особенно старый: согнутая спина, изможденное лицо, потухшие глаза, никогда не осмеливающиеся подниматься выше второй пуговицы на капитанском — кителе. Люди, составлявшие команду «Генриетты», стучали сапогами, словно они ходили не по железным палубам парохода, а по нью-йоркским тротуарам. На капитана они смотрели очень дерзко, и когда изредка приветствовали его, Доплэнд все ждал, что услышит снисходительное: «Здорово, старикашка!»
Бледные лица матросов, явно не привыкшие ни к ветру, ни к солнцу, тонкие пальцы, никогда не распухавшие и не трескавшиеся от тяжелой работы, преследовали Доплэнда во сне, как кошмар.
«К чёрту! — решил он наконец. — Лучше посидеть зиму на берегу, чем плыть с этими висельниками». С твердым намерением отказаться от «Генриетты» Доплэнд пришел к Уолтеру Аллену, к которому его направило портовое управление как к организатору рейса и хозяину парохода. Вялый, рыхлый на вид мужчина, нос и глаза которого напоминали Доплэнду каракатицу, разглядывал капитана из глубины огромного старинного кресла.
— Вы недовольны «Генриеттой», капитан? — спросил Аллен.
— Пароход как пароход… Меня предупреждали, что рейс будет опасным. И я теперь понял, что, вероятно, этим намекали на состав команды — с ней «Генриетта» действительно может потонуть, не выходя из порта. Похоже, что все эти матросы даже родились в тюрьме.
Аллен тихо засмеялся.
— Я должен был давно побеседовать с вами. «Генриетта» — не обыкновенный пароход, и рейс ее тоже не обыкновенный.
— «Генриетта» — не обыкновенный пароход, рейс ее тоже не обыкновенный.
Мы поэтому и выбрали именно вас, капитан. Нам рекомендовали вас с самой лучшей стороны. Кроме того, у вас есть качество особенно ценное: вы умеете молчать. А это иногда чрезвычайно важно. Вам выпало счастье командовать первым в мире атомным пароходом, — сказал очень торжественно Аллен. — Но в этом деле — вы должны проявить величайший такт. Помните, что неудача покроет позором нашу родину.
— Я не имею никакого понятия об устройстве атомного парохода. Как же я буду им командовать?
— Об этом вы не должны беспокоиться. Управление атомной установкой целиком лежит на группе специалистов, которых вы, простите, приняли за бывших обитателей тюрьмы.
Все они — работники специального института, достаточно притом знакомые с морем, чтобы не причинить вам особых неприятностей. Но океан всегда остается океаном, мистер Доплэнд, Атомный или не атомный пароход, а капитан его должен быть хорошим моряком.
К сожалению, для подготовки «Генриетты» к ее новой роли у нас слишком малый срок. Но ждать мы не можем. «Генриетта» выйдет в море в установленное время и, я надеюсь, благополучно вернется.
Доплэнд пожал плечами.
— Назовите сами, капитан, сумму, которая устроит вас, чтобы действовать по нашим указаниям, не считаясь им с чем. В морс от нашего уполномоченного вы получите новые, может быть совсем неожиданные для вас, распоряжения. Я говорю с вами откровенно, потому что знаю вас как человека, никогда не отступавшего перед риском.
— Что ж, мистер Аллен, — ответил капитан Доплэнд: — на таких условиях я готов командовать «Генриеттой», даже если есть только один шанс из ста, что пароход и я не пойдем ко дну.
— В этом последнем, самом печальном, случае ваши жена и дочь будут обеспечены как богатые наследницы.
Через несколько дней «Генриетта» отправилась на место, назначенное для ее превращения в атомный пароход, в пустынную бухточку, на берегу которой уже были построены мастерские и склады. Едва пароход бросил якорь в тихой неглубокой воде, как началась расправа с машинами «Генриетты». С грохотом одна за другой падали металлические детали, разрезанные на куски белоголубыми огоньками электрической дуги, чтобы ускорить и облегчить очистку машинного отделения. Визжали пневматические пилы, беспощадно стучали молотки.
Внешне безучастно взирая на зверское обращение с пароходом, Доплэнд думал, что его первое впечатление о команде «Генриетты» было все-таки правильным, и лишь случайность дала этим людям специальность, не караемую американским судом. В других условиях с такой же лихостью, с какой они расправлялись с «Генриеттой», они, возможно, вспарывали бы несгораемые шкафы, проламывали стены банков, убивали кого попало.
Доплэнд загрустил. Он почти перестал выходить на палубу — все равно капитан сейчас никому не был нужен.
Но однажды, душной июльской ночью, когда все спали, команда «Генриетты» не признавала ночных дежурств, капитан сошел в машинное отделение. Здесь было непривычно просторно. В сущности, это уже нельзя было назвать ни трюмом, ни машинным отделением: какой-то высокий, огромный и узкий зал. Вместо всех машин, вместо громоздкой топки и котла, придававших своеобразный корабельный уют, здесь в самом центре стоял ящик, опутанный толстыми мохнатыми трубами. Трубы тянулись от него в разные стороны, а он сидел, как паук, впившийся в слишком большую для него паутину.
Позади Доплэнда вдруг ослепительно вспыхнули лампы и он услышал торопливое стрекотанье кинематографической камеры.
Мужчина в тёмно-лиловом халате, перехваченном шелковым индийским поясом огненно-красного цвета, снимал силовую установку «Генриетты». Меняя угол зрения камеры, оператор наткнулся на капитана и чуть не упал.
Макс Крейгер, — вежливо представился он. — Делаю историческую съемку первого в мире атомного парохода перед выходом в море.
Он, видимо, ждал, что его имя произведет впечатление пистолетного выстрела над самым ухом, но капитан только вяло пожал протянутую ему руку, не отрывая глаз от котла. Крейгер, облокотившийся на свою камеру, смотрел то на капитана, то на атомного «паука», как будто оценивая, насколько они подходят — друг другу. Потом, вспомнив что-то, он, с таинственным видом оттесняя капитана от котла, сказал:
— Отойдите. Не верьте им, что он безвреден, когда не происходит распада.
Оператор схватил большую круглую коробку с пленкой, раскрыл и тотчас уронил, уцепившись за конец пленки. Черная длинная змея упруго развернулась по полу.
— Видите, — сказал Крейгер: — от одного его взгляда пленка в своих четырех оболочках пришла в полную негодность.
С этой ночи началась дружба капитана Доплэнда и журналиста и кинооператора Макса Крейтера, шаг за шагом фиксировавшего на пленке, еще составлявшей совершенно секретный фонд, превращения «Генриетты».
Крейгер был всеми признанным «атомным журналистом», потому что его, одного из первых представителей прессы, допустили в кухню атомной бомбы. Ни в физике, ни в химии Крейгер ничего не понимал. Если бы на его глазах какой-нибудь профессор в своей лаборатории с таинственным видом получил из двух бесцветных газов — водорода и кислорода — воду, Крейгер и это научное «чудо» описал бы с не меньшим пафосом, чем взрыв опытной атомной бомбы в Нью-Мексико. Самые сложные явления он объяснял невероятно просто, потому что абсолютно не понимал их сущности. Эта простота, граничившая порою с идиотизмом, сбивала с толку даже ученых, пока они терпеливо разбирались в писаниях Крейгера, газеты и радио успевали признать их шедевром популяризации.
Крейгера необычайно ценили в высших кругах. Его можно было смело пускать в любые лаборатории, любые тайники, не боясь, что он украдет какой-нибудь секрет, так как он не был способен понять его. А закричать на весь мир о том, что ему продиктуют, — Лучше Крейгера этого никто не мог сделать. Поэтому Крейгера одного и допустили на «Генриетту», чем он страшно гордился.
Своего нового приятеля, капитана Доплэнда, великий популяризатор за двадцать мнут посвятил и в тайны строения атома и в технику его разрушения. Из спасательного круга с черной надписью: «Генриетта», десятка спасательных шаров и нескольких банок с тушёнкой журналист соорудил модель атома, продемонстрировав на ней и мирную жизнь атома, и его катастрофический распад. Человек дела, Крейгер сейчас же после лекции хотел приступить к практическим занятиям и показать капитану пуск в ход атомного котла и прекращение его работы по воле человека. К счастью для «Генриетты», профессор Моллин, полномочный представитель Аллена, вовремя заметил подготовку Крейгера к этому эксперименту.