Сведения Крэнка о Бэрнсе неожиданно пополнил пожилой рабочий, всегда боявшийся мастера. Они встретились в маленьком баре, куда Крэнк зашел, возвращаясь с завода. Журналист сел за один столик с рабочим и наполнил его стакан из своей бутылки виски.
— Выгнал-таки меня этот бандит, — сказал рабочий, — за то, что я не хотел сделаться его агентом в цехе. Вы ведь из газеты. Напишите о нем, только не указывайте, откуда узнали. Мы с ним работали на заводе далеко на юге, в Хеттисберге. Я знаю всю его историю, и это ему очень не нравится. Мастером он стал после того, как таинственным образом погибли организаторы забастовки в Хеттисберге, ехавшие с ним на автомобиле. Потом он стал членом Ку-Клукс-Клана. Руководил убийством рабочих-пикетчиков, якобы нападавших на заводскую охрану. Все рабочие оказались застреленными в спину, а он всего лишь неделю отсидел в тюрьме. Здесь на заводе он всех стремится зажать в кулак. Выгоняет неугодных, добивается включения в «черный список». Он свирепствует, но он боится. Он знает, что все больше становится тех, кто не хочет быть рабом капитала. Растут прогрессивные силы…
Рабочий допил свой стакан и, прощаясь, сказал:
— Напишите о нем правду. Честное слово, он заслуживает этого, потому что подобных ему — немало. Но имейте в виду: вам это может стоить головы…
С Бэрнсом Крэнку удалось побеседовать только один раз.
После смены он подождал мастера у ворот.
— Нам, кажется, по дороге? Я составлю вам компанию, — сказал Крэнк.
— Отлично, — вежливо согласился мастер.
Был тихий вечер конца мая, когда даже пустырь, который они пересекали, напоминал о весне и сквозь ядовитую медную пыль и угольную копоть земля дышала им в лицо теплой свежестью. Мастер и журналист шли молча; какая- то скованность мешала Ирвингу начать разговор с человеком, о котором он должен был писать.
Ему приходилось писать об убийцах, ворах, и он привык рассматривать своих собеседников лишь как материал, оживающий только на страницах газет и журналов. Самые страшные признания он оценивал исключительно с одной точки зрения: подходит ли это или не подходит для очерка.
Сейчас ему предстояло показать шедшего рядом с ним человека как честного, бескорыстного слугу технического прогресса, обеспечивающего людей нужнейшей продукцией, скромного, незаметного героя промышленной армии. Никаких затруднений журналист не видел в том, чтобы розовой и голубой краской разрисовать сорокадвухлетнего мастера Бэрнса, избравшего в качестве своего жизненного пути извилистую, темную дорогу предательства и обмана подобно другим мастерам на многих заводах. Но Крэнка мучило, что он не чувствовал ничего живого в этом человеке, за деятельностью которого он наблюдал несколько дней. Он боялся провала своего очерка, на который возлагал столько радужных надежд. Ему хотелось спросить, что любит мастер, есть ли у него какие-нибудь страсти, маленькие слабости. Не писать же, создавая образ «хорошего парня», что он по чужим костям мечтает прийти к богатству и власти!
Майский жук стремительно пронесся над самой головой Крэнка. Мастер зябко передернул плечами и сгорбился, словно что-то разглядывая на земле. Снова свистящий, но более резкий звук. Нет, это не жуки. Наверное, мальчишки развлекаются стрельбой из рогаток. Крэнк обернулся и увидел только зловещий силуэт завода вдали. Никого вокруг не было.
— Не оборачивайтесь. Идемте быстрее. По мне стреляют из бесшумного «ремингтона». Это бывает… — сказал мастер.
— Не оборачивайтесь. Идемте быстрее. По мне стреляют из бесшумного «ремингтона».
Крэнку хотелось броситься ничком, забраться в какую-нибудь канавку, но перед ними был только ровный серый холм, на котором резко выделялись их черные костюмы.
— Не эти выстрелы страшны, — криво усмехнулся Бэрнс. — С этими стрелками мы как-нибудь справимся… Но есть другие парни — коммунисты. Те не стреляют. Но их слова пострашнее пуль. Этих парней, да и тех, кто к ним прислушивается становится все больше…
За холмом свист прекратился. Мастер выпрямился. Крэнк вздохнул так глубоко, что у него кольнуло в груди. Они шли молча до поворота дороги, где расстались, крепко пожав руки друг другу.
Ирвингу больше не надо было расспрашивать Бэрнса, чтобы для вдохновения попытаться понять его. Минуты общей опасности сроднили журналиста с мастером. Он почувствовал, что оба они по-разному делают одно и то же дело.