Она танцевала с ним как с веером, с огромным листом лопуха. То изображая страстную Кармен, то легкомысленную кокетку. Вода в озере была ледяной, но они плавали по вечерам, а потом грелись у костра, кутаясь вдвоём в один плед.
Над костром вились мошки, в кустах стрекотали сверчки, в озере плескалась рыба — и не было никого на свете счастливее их тем летом.
«А помнишь… — набрал он во вкладке диалога. Не мог молчать, но гордость не позволяла позвонить. — Помнишь, ты нашла лист клевера с четырьмя лепестками? На удачу. И сказала, что мы должны его съесть напополам, чтобы никогда не расстаться…»
— Похоже, я зря жевал траву, — усмехнулся Марк вслух.
Честное слово, если бы это помогло, сейчас он бы сжевал целый стог.
Если бы хоть что-то помогало, когда тебя разлюбили…
Он вздрогнул — зазвонил телефон.
— Я забыла спросить, — зазвучал мамин голос, — ты к тёще-то бывшей съездил?
— Завтра, — скривился Марк, уже предвкушая, какой весёленький выдастся денёк.
Если бы Аня не попросила, он бы не поехал.
Не потому, что не любил тёщу. Не потому, что не хотел обсуждать развод (что тут уже обсуждать). Просто ему ещё было слишком больно, а Нина Алексеевна как никто умела сыпать соль на раны. То рыдала об усопшем муже (Марк тоже похоронил отца и не хотел возвращаться в те воспоминания даже мысленно, а она невольно вынуждала), то рассказывала о бывшем парне Ани, а для Марка он был как красная тряпка для быка.
Марк, конечно, терпел, не позволяя себе ни грубить, ни раздражаться, но это выматывало его настолько, что он потом сутки лежал пластом, словно сдал пару литров крови.
— Я слышала, она просила починить какой-то приёмник? — спросила мама.
— Магнитолу. Это такая бандура — одновременно радио и проигрыватель для пластинок. Я её уже смотрел, там просто контакты отошли, но у меня не было с собой паяльника. Завтра возьму.
Марк подозревал, бывшая тёща ему потому и позвонила — не столько уточнить время, сколько напомнить про паяльник. Была в ней такая раздражающая практичность, порой граничащая с лицемерием.
Аня её осуждала, даже ругала: «Мам, тебе, если надо, скажи прямо: поточи, пожалуйста, ножи. А не вот это всё: ну если вдруг ты не занят, я не хочу тебя утруждать. Хочешь, ещё как хочешь!»
Марк отмахивался, успокаивал: «Их уже не исправишь. Что твою, что мою».
11
— Всё же надо было тебе идти в какой-нибудь радиотехнический. Зря я настояла, чтобы ты поступил на финансы, — вздохнула его. Выдержала паузу. Наверное, ждала, что Марк скажет: нет, хорошо, что ты настояла на финансах. Но Марк ничего не сказал. И мама продолжила: — Ты же с детства увлекался всем этим… паянием. Отец тебя всё учил. Припой, канифоль. Где-то на даче так и лежит всё это «богатство», что вы с помоек натаскали. Рука не поднялась выкинуть.
— Да выкинь, — ответил Марк. Опять говорить про отца, опять про потери — было выше его сил. — Возьми да выкинь, что тебе мешает, — огрызнулся он и знал, что мать этого не сделает.
Отец умер пятнадцать лет назад, а она до сих пор хранит его вещи, его старый мотоцикл, на котором они ездили «по грибы», и вот это всё: внутренности старых радиоприёмников, транзисторы, конденсаторы. А ещё книгу на тумбочке, раскрытую на той странице, где он закончил её читать.
— А ты откуда знаешь про магнитолу? — удивился Марк.
— Она мне звонила, — усмехнулась мама. — Не магнитола, тёща твоя. Просила какую-то знакомую принять. Честное слово, вот мне бы не пришло в голову просить ни твою бывшую жену, ни её мать. Вы развелись. Всё. Но ей, видишь: магнитолу почини, знакомую в клинику определи.
— Мам, если Аня предложит, не вздумай брать с неё деньги, — вспомнил Марк о разговоре на крыльце ЗАГСа.
— Ну, если она дура и хочет отдать — пусть вернёт. Раз ей деньги девать некуда.
Марк шумно выдохнул.
— Ты это специально, да? Давай я тебе отдам, если тебе нужны деньги.
— Вот только не надо гневных тирад, сынок, — хмыкнула мама. — Нарожали бы детей и не развелись бы. Некогда было бы ерундой страдать. Но раз не смог настоять, теперь имеешь, что имеешь. Думаешь, я не понимаю, зачем ты едешь к её мамаше? Хочешь узнать, не нашла ни там твоя Анька нового мужика?
— Даже если нашла, это не моё дело, — иногда Марка прямо передёргивало от её прямоты.
— А так похоже, что твоё, — язвила мама.
— Знаешь, что смешнее всего, — смертельно устал Марк от этого разговора. — Ане бы, наоборот, родить поскорее, первого, затем второго, чтобы я уж наверняка никуда не делся. Но она поступила честнее: предоставила мне выбор. И это я выбрал повременить. Я, мам. Не она. А она терпела твоё презрение, выслушивала твои претензии и ни разу меня не упрекнула.