Неплохо-хо-хо. Похоже, прославленная школа Брэдли наконец оправдывает свое кредо. «Миссия школы Брэдли – отличная успеваемость учеников, развитие их творческих способностей, а также воспитание в духе сострадания и уважения к людям».
Я заплатила за нас обеих. Спенсер было запротестовала, но я, как обычно, настояла на своем, переборов привычный страх отмены транзакции, словно эти жалкие пять долларов двадцать центов могли сорвать спектакль про стильную, успешную женщину, без пяти минут невесту, – перечеркнуть все, чего я добилась к двадцати восьми годам. Мои счета отправлялись прямиком к Люку, от чего я чувствовала себя немного неуютно, но не настолько, чтобы не пользоваться его карточкой. Я зарабатываю семьдесят тысяч в год. Где-нибудь в Канзасе я прослыла бы зажравшейся магнаткой. Однако я живу в Нью-Йорке. Благодаря Люку я не буду нуждаться в деньгах, но все равно по-детски боюсь фразы «Ваша карта отклонена», боюсь снова увидеть перед собой маму, которая рассыпается в извинениях перед хамоватой кассиршей, заталкивая карточку в отделение кошелька, где теснятся остальные кредитки, выжатые до последнего цента.
Спенсер приложилась губами к стаканчику.
– Вкусно.
– А что я говорила, – засияла Лоретта.
Мы прошли в столовую и сели за пустовавший столик. Со стеклянной крыши торжественно лился хмурый сумрачный свет, и я отчетливо разглядела на загорелом лбу Спенсер три морщинки, тонкие, как волоски.
– Я очень благодарна, что вы смогли уделить мне время, – начала она.
– Не за что. – Я отпила кофе. – Уж я-то знаю, как сложно пробиться в редакцию.
Спенсер яростно закивала.
– Невероятно сложно. Все мои друзья ушли в финансы. У них еще до выпускного все было схвачено. – Она поиграла веревочкой от чайного пакетика. – А я с весны стучусь во все двери. Порой мне кажется, что стоит попробовать силы на другом поприще. Чтобы не сидеть без работы, а то неудобно становится. – Она усмехнулась. – А уж тогда я смогу окончательно переехать и продолжать поиски. – Она вопросительно взглянула на меня. – Как вы считаете? Я переживаю, что редакторы перестанут относиться ко мне серьезно, если я начну работать в другой сфере. С другой стороны, я волнуюсь, что, если прямо сейчас не устроюсь хоть кем-нибудь, поиски могут затянуться надолго и тогда мне нечего будет предъявить работодателям. – Спенсер вздохнула, удрученная умозрительной дилеммой. – Что скажете?
Я была потрясена, узнав, что папочка не арендовал ей квартиру в центре Манхэттена с видом на Ист-Ривер.
– Где ты стажировалась? – спросила я.
Спенсер смущенно потупила взор.
– Нигде. То есть у меня была стажировка – в литературном агентстве. Я хочу стать писательницей. Знаю, звучит глупо и претенциозно. С тем же успехом можно заявить «хочу стать космонавтом». Я понятия не имела, с чего начать, и преподаватель посоветовал мне сперва разобраться, как устроено издательское дело. Я слабо представляла, что, к примеру, в журналах – а я обожаю журналы, особенно «Женский», я тайком листала все выпуски, которые покупала мама… – Я так часто слышала эту историйку, что так и не решила, правду ли мне говорят или делают расчетливый реверанс в мою сторону. – В общем, я плохо себе представляла, как пишутся все эти статьи. Тогда я стала интересоваться, как организован журнальный бизнес, и поняла: то, что вы делаете, – это и есть мое призвание.
Она замолчала и тяжело перевела дух. Увлеченная девушка. Она пришлась мне по душе. Ее предшественницы просто хотели наряжаться, тусить со знаменитостями и посещать шумные вечеринки. Спору нет, это все приятные бонусы, но куда приятней раскрыть журнал и увидеть свою статью с указанием: «Автор – Ани Фанелли», получить распечатанный текст с редакторской пометкой «умора» или «в точку». Я приносила распечатки домой, а Люк прикреплял их на дверцу холодильника, словно контрольные, написанные на «отлично».
– Когда дорастаешь до редакторского кресла, приходится меньше писать и больше редактировать.
Так мне однажды сказали на собеседовании. Я была совершенно сбита с толку. Кто захочет править больше, а писать меньше? Теперь, когда я проработала в редакции шесть лет, я понимаю. Количество «живого» материала, который мог вместить «Женский», ограничено, да и я не могла бесконечно раздавать советы, как обсуждать болезненные темы с парнем (непременно сидя рядом с ним, а не напротив). «Эксперты утверждают, что мужчины более открыты и восприимчивы, если не сталкиваться с ними лоб в лоб – в буквальном смысле». И все-таки приятно видеть, как вспыхивает узнавание в глазах собеседника, когда я отвечаю, кем и где работаю.
– Но ваше имя мелькает в каждом номере, – сконфузившись, протянула Спенсер.
– Когда перестанет мелькать, это значит, что я командую парадом.
Спенсер вертела в руках стаканчик с чаем, не решаясь спросить.
– Знаете, когда я впервые увидела вашу фамилию на титульной странице, я засомневалась, что вы – это вы. Меня сбило с толку имя. Раньше вас звали по-другому. Но потом я увидела вас по телевизору, и, хотя вы переменились, то есть вы и раньше прекрасно выглядели, – поправилась она, слегка зардевшись, – я вас окончательно узнала.
Я молчала. Пусть спросит первой.
– Это из-за того, что произошло, да?
Вопрос прозвучал негромко и почтительно.
Перед каждым, кто задает мне этот вопрос, я исполняю небольшой ритуальный танец. «Отчасти. Преподаватель посоветовал. Сказал, что тогда ко мне не будут относиться с пристрастием, – отвечаю я, скромно поводя плечом. – Большинство людей не помнит, как меня зовут. Помнят только, что дело было в Брэдли».
По правде сказать, я поняла, что с моим именем что-то не так, с первого же дня школы. Меня окружали Чонсы и Гриеры и, разумеется, множество девушек по имени Кейт, изысканных в своей простоте. Ни одной фамилии, оканчивающейся на вульгарный открытый слог. На этом фоне мое имя – Тифани Фанелли – составляло разительный контраст, как бедный родственник, заявившийся на День благодарения и в одиночку вылакавший весь марочный виски. Если бы не учеба в Брэдли, я бы в жизни не догадалась о своей ущербности. Хотя, раз уж на то пошло, если бы я не поступила в Брэдли, а осталась в Пенсильвании, то сидела бы сейчас в арендованном седане напротив начальной школы, в нетерпении постукивая длинными наманикюренными ногтями по рулю. Школа Брэдли, как жестокая приемная мать, вытащила меня из системы, чтобы поступать со мной, как ей вздумается. Полагаю, не один председатель университетской приемной комиссии недоуменно вскинул брови, прочтя мою заявку на зачисление. Наверняка он даже привстал, подозвав секретаря: «Послушай-ка, Сью! Это та самая Тифани Фанелли из…» – и тут же умолк, пробежав глазами заявку и убедившись, что я действительно училась в Брэдли.
Я не осмеливалась искушать судьбу и подать заявление в один из университетов Лиги Плюща, зато другие учебные заведения с претензией на элитарность были готовы принять меня с распростертыми объятиями. Члены приемных комиссий плакали, читая мое вступительное сочинение. Еще бы: я как следует постаралась вышибить из них слезу, вычурно и с пафосом написав о жестоких уроках, которые, несмотря на мой нежный возраст, успела преподать мне жизнь. В конце концов, мое имя и школа, из-за которой я его возненавидела, пробили мне дорогу в Уэслианский университет, где я подружилась с Нелл. Нелл – умница, красавица, «белая кость», чей острый язык не щадил никого, кроме меня. Именно она, а вовсе не убеленный сединами профессор, предложила мне сократить имя до «Ани» (ни в коем случае не «Энни», сказала она, слишком уж прозаично для такой пресыщенной особы, как ты). Изменив имя, я не собиралась бежать от прошлого, а, наоборот, шла к будущему, о котором, по всеобщему мнению, не могла и мечтать: стать Ани Харрисон.
Спенсер, воспользовавшись моментом, придвинулась ближе к столу и доверительно проговорила: