— Думаете, плохо там?
— Нет, зачем плохо? Хорошо. Я на пятидневке была в запрошлом году, три раза питают, суп каждый день мясной, котлетки мясные каждый день, только не набалованные мы отдыхать. На третий день я уехала. Так-то хорошо, только не набалованные мы.
— Что-то не пойму я вас, Анна Ивановна.
— Чего тут, Аля, понимать? На кого я дом оставлю? Корову? Витьку? Бычков?
— Бычков? Да подменят вас.
— Знаю я эти подменки. Да и что там делать, в доме отдыха? Спят да едят по три раза в день. Нет, не набалованные мы, Аля. Я вот поговорю с тобой, и то мне легче, ведь пожалиться некому, нужна кому моя больная голова, а ты вот послушаешь, и легче мне. — За голову берется. — И правда, Аля. легче.
— Пока вот анальгинчик попринимайте, а привезу аппарат, тогда посмотрим.
Деревня наша стоит так: холм среди лесов, а на этом холме она стоит. Повозка выезжает из деревни, спускается по мягкой песчаной дороге. Лошадь шагает заученно, каждый день она делает два рейса от нашей почты до автобуса, который проходит через Лухтоново, соседнюю деревню, в двух километрах от нашей. На повозке сидит Аля с большой сумкой. Лошадью правит женщина из Лухтонова, Антонина. По деревенской дороге ездят не часто, и поэтому колея чуть прибита, как будто песочком посыпана, а посередине, под колесами, растет мелкая травка, горец птичий, а по бокам и тем более трава, зеленая земля. На этой дороге, на зеленой земле, на этой повозке, рядом с Антониной и лошадью, Аля выглядит как редкий полевой цветок.
За лекарствами Аля поехала, в Судогду, в наш районный центр.
А вон и стадо пасется на опушке, возле дороги. Я стал подозревать, что Костя нарочно держит стадо возле дороги как раз в то время, когда почтовая лошадь проходит. А вдруг Аля проедет? И он увидит ее?
А может, и голос услышит. И хочется ему в эту минуту сказать что-нибудь Але, а сказать нечего, то есть не знает он, что сказать.
Вот и в самом деле она едет. Костя крикнул зачем-то на коров, кнутом выстрелил и начал вроде отгонять от дороги стадо, а улыбка сама лезет на лицо, не может отделаться от нее, как от паутины, отмахивается от нее, головой крутит. Он, как и в первый раз, раздет до пояса, рубашкой перепоясан, тяжелый кнут на голом плече, в сапогах с отворотами вразвалку идет вдоль дороги, на повозку искоса поглядывает.
— Здравствуй, Костя! — кричит своим прекрасным голосом Аля.
Костя даже ответить не может, что-то пробормотал, и улыбка расползлась по всему лицу.
Але нравится Костя, это я тоже заметил, но он слишком уж молоденький, еще в армию только собирается. Был бы хоть годика на три-четыре постарше. Как бы славно было. Разве усидела бы сейчас Аля на повозке? Вмиг бы соскочила, с Костей постояла бы, а потом пошла через мост до Лухтонова, даже приятно пройтись пешком. Слишком молоденький, и голову незачем кружить ни ему, ни себе. Не сойдет она, проедет мимо… Нет, прошу прощения, сходит. Значит, ошибаюсь я в чем-то.
Аля легко соскакивает с повозки, берет сумку, говорит Антонине, что дальше пешком пойдет, и направляется к Косте.
— Здравствуй.
Костя поправил кнут и тяжело понес свою крупную не по-юношески руку к Алиной руке.
— Пасешь? — спрашивает Аля.
— Пасу.
— Как бабушка, Костя?
— Бабушка?.. — замялся немного Костя. — Бабушка так себе.
— Я зайду завтра.
— Зачем? — опять замялся Костя. — Не надо заходить, она ничего, бегает.
— Бегает?
— Ну не бегает, лежит, только не надо к нам.
— Почему не надо?
Костя молчит.
— Почему, Костя?
— Да у нас Володька там, из армии.
— Ну и что?
— Да он… А что, Аль, он не приезжал еще на мотоцикле?
— Куда? На каком мотоцикле?
— На каком к тебе по ночам шляются.
— Ах, ты вот о чем! — Аля рассыпалась своим прекрасным смехом. — Откуда ты знаешь?
— Все знают.
— Значит, у тебя брат есть?
— Стрекулятор.
Аля опять смеется своим замечательным смехом.
— Почему стрекулятор?
— Всю жизнь в городе болтается. Опять едет… пианино делать.
— Пианино?
— Их.
— Стрекулятор, — повторяет Аля и улыбается. — Смешно. Ну ладно, Костенька, я на автобус опоздаю, пока!
Аля подает руку и улыбается.
— Я завтра зайду, все равно в Мызине буду. А стрекуляторов я не боюсь, Костенька.
Аля закрывает дверь медпункта, замыкает висячим замком, а мы пока читаем над ее плечом приколотую бумажку, обведенную чисто по-девичьи рамочками и виньетками: «Амбулаторный прием с 8 до 13 часов. Вызов по неотложной помощи — круглосуточно».
Аля справилась с замком, выключила в прихожей свет и вышла па улицу, где уже темно, перед конторой на столбе горит одинокая лампа. Слева от общежития слышна тоскливая гармонь Алексея Ликинского. Аля пересекает наискосок улицу, входит в свой дом. У нее, кроме кухоньки, — две комнаты. В первой диванчик, два стула и в углу туалетный столик в виде треугольника. На этом треугольном алтаре стоит высокое зеркало, духи, кремы, пудреница, расчески и прочая девичья мелочь, карточки какие-то в рамках. Аля перед столиком стоит в ночной рубашке, причесывается. Потом проходит во вторую, такую же Крохотную комнатку с кроватью. Включает настольную лампу на тумбочке, у изголовья. Ложится, читает книжку. Слышно грустное пиликанье Ликинского. Слышно, как кто-то из соседнего дома, открыв окно, кричит гармонисту, чтобы не Мешал спать. Замолкает гармошка. Темный силуэт Алексея поплелся задами, пустой усадьбой общежития. К пруду пошел.