Полин и Роберт проводили чудесные вечера за чтением старых газет. Прекрасная дама немного знала испанский язык. Она и сама чуть-чуть напоминала испанку своей высокой прической и дивной темно-коричневой шалью, расшитой толстой серебряной нитью. Когда Полин садилась за великолепный старинный стол нежного, бархатисто-коричневого цвета, то с забранными в тугой пучок волосами, с длинными серьгами, с обнаженными и все еще прекрасными плечами, с несколькими нитками жемчуга на шее, в красновато-коричневом бархатном платье и в любимой роскошной, восхитительно нарядной шали она выглядела, о да, высокородной испанской красавицей, которой при свечах можно было дать года тридцать два-тридцать три. Она сама, только сама ставила свечи, рассчитывая наиболее выигрышное расстояние, а высокая спинка ее кресла была обита старинной зеленой парчой, на фоне которой ее лицо напоминало рождественскую розу.
За стол всегда садились трое, и всегда выпивали бутылку шампанского: Полин — два бокала, Сисс — два бокала, Роберт — все остальное. Прекрасная дама искрилась и сияла. Сисс с коротко постриженными, темными волосами и широкими плечами, в милом, красившем ее платье, которое тетушка Полин помогала ей сшить, переводила смущенный задумчивый взгляд карих глаз с тетушки на кузена и с кузена на тетушку, играя роль восхищенной слушательницы. Она и в самом деле постоянно пребывала в состоянии восхищения. Даже сделавшись молчуньей в тени великолепной Полин, даже после пяти лет, прожитых в ее доме. Однако в памяти Сесилии таилось нечто не менее фантастическое, чем самые ценные мексиканские документы Роберта, и этим нечто было все то, что она узнала о тетушке и кузене.
Как настоящий джентльмен Роберт всегда вел себя со старомодной скрупулезной учтивостью, за которой очень удачно скрывал свою робость. Собственно, насколько было известно Сисс, он скорее испытывал замешательство, нежели робел. Ему было еще хуже, чем ей. Замешательство Сесилии началось пять лет назад, а Робертово, вероятно, даже до его рождения, еще в животе прекрасной дамы.
Все свое внимание он сосредоточил исключительно на матери, тянулся к ней, как слабый цветок к солнцу. И все же, подобно заботливому священнику, какой-то частью своего сознания он постоянно помнил о Сисс, почти исключенной из общения, и понимал, что что-то не так. Роберт никогда не забывал о присутствии в комнате третьего разумного существа. Что же до Полин, то она воспринимала свою племянницу Сисс скорее как часть интерьера, чем как живого человека.
Роберт пил кофе с матерью и Сисс в уютной гостиной, где вся мебель была не только прекрасной, но и коллекционной — у миссис Аттенборо имелись собственные доходы, которые она единолично получала от картин, мебели и от редких вещиц из варварских стран. Все трое болтали о том, о сем до восьми или до половины девятого. Это были приятные милые домашние вечера. Имея огромное количество элегантных вещей, Полин сумела сотворить изысканный и уютный дом. Беседы обычно отличались легкостью и блеском. Полин ничего не стоило быть по-дружески ироничной и иронично-веселой. Потом наступала пауза.
В этот момент Сисс, пожелав тетушке и кузену спокойной ночи, уносила поднос с чашками, чтобы Барнетт больше не входил в гостиную.
А потом! Ах, потом начинался очаровательный, согревающий душу вечер для двоих, для матери и сына, когда они расшифровывали рукописи и обсуждали возникавшие вопросы. Полин вникала во все с юным пылом, о котором ходили легенды. И это было искренне. Каким-то непостижимым образом она сохранила способность испытывать трепет, находясь рядом с мужчиной. И солидный Роберт, спокойный, смирный, казался старше нее, словно он был священником, а она — юной прихожанкой. Во всяком случае, так ему чудилось.