Суть, видимо, состояла в том, что Родон говорил с особым выражением — нет, даже не с особым выражением, а коротко и ничего не объясняя: «Больше ни одна женщина не будет спать под моей крышей». Он имел в виду будущее. Очевидно, что он побелил потолки и уничтожил все осевшие на них воспоминания. Или, скорее, перекрасил, потому что потолки у него были хорошие деревянные. В любом случае, если у потолков есть глаза, как у стен есть уши, то Родон, покрывший потолки несколькими слоями краски, стер все свидетельства прошлого — ведь обычно мы спим под потолком, а не под крышей — навсегда их уничтожил.
— И сами вы не будете спать в доме женщины?
Этот вопрос застал его врасплох. Он не был готов к тому, что его, гордого гусака, приравняют к гусыне. Мне стало ясно, что этот вопрос поверг его в глубокие раздумья, так как самые приятные из его воспоминаний были связаны с очаровательной хозяйкой некоего дома. Да и некоторые из лучших отелей принадлежали женщинам.
— Ну знаете ли! Это не совсем одно и то же. Когда покидаешь дом, то, закрыв за собой дверь, как бы освобождаешься от обязательств. Тем не менее, я взял себе за правило не спать под крышей дома, который всем безусловно известен как дом какой-нибудь женщины!
— Отлично! — пожав плечами, сказал я. — Я тоже!
Но его любовная связь сделалась для меня еще более загадочной. Он никогда не говорил о своей возлюбленной, не писал о ней своей жене. Дама — ибо это была дама — жила всего в пяти минутах ходьбы от дома Родона. У нее имелся муж, который состоял на дипломатической службе, в общем, что-то вроде этого, поэтому постоянно отсутствовал. К тому же, и в качестве мужа он был настоящим дипломатом. Я имею в виду баланс сил. Если он обживал довольно большое пространство на земле, значит, его жене в качестве противодействующей силы надлежало обустраивать и укреплять свои позиции дома.
Она была очаровательной, можно даже сказать, красивой женщиной. И у нее было двое очаровательных детей, изобретательных, длинноногих, напоминавших полуоткрытые бутоны гвоздики. В самом деле очаровательных. И еще у этой женщины была тайна. Она никогда ничего не рассказывала о себе. Возможно, она страдала; возможно, была на редкость счастлива, и потому помалкивала. Возможно, ей хватало ума стойко хранить молчание насчет своего счастья. Но надо честно сказать, что о своих страданиях или хотя бы переживаниях она тоже помалкивала. А переживаний у нее наверняка хватало, так как Алек Драммонд иногда укрывался дома, прячась от зубов хищных кредиторов. Он тратил свои деньги, деньги жены и, что самое страшное, чужие деньги. Приходилось что-то предпринимать. Тогда бедняжка Джэнет надевала шляпку и отправлялась в путь. Однако об этом она никогда не рассказывала. Если и прорывалось что-то, то лишь намек: мол, доходы Алека не соответствуют расходам. Как бы там ни было, мы не притворялись слепыми, да и Алек не проявлял излишнюю скромность, описывая свои подвиги.
Родона и Алека связывали приятельские узы, правда-правда! Однако они ничего «такого» не обсуждали. Драммонд предпочитал действовать, а не говорить, причем по собственному усмотрению. Да и Родон, хотя мог болтать до утра, не любил «серьезных разговоров». Даже с ближайшим другом он не говорил о Джэнет, разве что как о соседке и милой женщине, да еще признавал, что обожает ее детей.
И все думали, будто Родон что-то скрывает. Это немного раздражало. Каждый день он навещал Джэнет, и, естественно, мы видели, как он идет к ней или идет от нее. Не могли не видеть. Он отправлялся к ней утром, в одиннадцать часов, и уходил еще до ланча, или шел днем, но не задерживался до обеда. Насколько известно, он никогда не бывал у нее вечером. Бедняжка Джэнет жила, как вдова.
Отлично. Но если Родону так хотелось внушить всем, что у них платонические, чисто платонические отношения, то почему бы ему было не вести себя проще? Почему не сказать прямо: «Я обожаю Джэнет Драммонд, мою самую близкую подругу». Он волновался, когда упоминали ее имя; обычно он сразу же умолкал или выдавливал из себя: «Да, очаровательная женщина. Мы часто с ней видимся, но главным образом из-за детей. Я очень к ним привязан!» И у него делался такой взгляд, словно он хотел что-то скрыть. Но, в конце концов, что тут скрывать? Если он просто друг, то и пусть, почему бы нет? Такая дружба дорогого стоит. А если любовник, тоже, господи прости, почему бы ему не гордиться этим и не радоваться честно, по-мужски.
Ан нет, ни разу он не выказал ни радости, ни гордости, ни удовольствия. Вместо этого какая-то нелепая скрытность. И Джэнет тоже блюла тайну. Изо всех сил она старалась не упоминать его имя. Однако было совершенно ясно, что она скрывает свои чувства. Можно было подумать, что она любит Родона больше, чем когда-либо любила Алека. Однако все блюли тайну. Джэнет была этой тайной. Но почему? Была ли это воля обоих мужчин? Или только Родона? Или Драммонда? Было это ради мужа? Вряд ли! Ради детей? Но почему? Ее дети любили Родона.