— Совершенно справедливо, — сказал лорд Латкилл. — Вы абсолютно правы.
И мы пустили по кругу бутылку с портвейном.
— В этом доме надо устроить весеннюю уборку, — произнес я.
— Вы абсолютно правы, — согласился со мной лорд Латкилл.
— Здесь пахнет мертвечиной! — воскликнул я. — Нам нужны Вакх и Эрос, чтобы освежить тут все.
— Вы считаете, что нужны Вакх и Эрос? — совершенно серьезно переспросил лорд Латкилл, словно их можно было вызвать по телефону.
— В лучшем виде, — проговорил я, будто их можно было заказать в «Футнэм» или «Мейсонс».
— Что значит в лучшем виде?
— Ах! Чтобы жизнь кипела! А здесь повсюду пахнет мертвечиной.
Полковник неловко крутил бокал в толстых вялых пальцах.
— Вы так думаете? — спросил он, печально глядя на меня.
— А вы нет?
Он посмотрел на меня пустыми голубыми глазами, под которыми желтели пятна. Что-то с ним было не так, словно он сломался. Наверно, несколько лет назад я бы не признал его в толстом здоровом гуляке. А ведь он был не так уж и стар: наверное, лет шестидесяти. А вот, поди же, сломался, и из-за этого от него так и веяло распадом.
— Знаете, — сказал он, поглядев на меня с мрачным вызовом, а потом уставившись на бокал с вином, — есть много такого, о чем мы и не подозреваем!
Он опять поднял на меня взгляд, сжимая толстые губы под седоватыми усами, и в его глазах по-прежнему был холодный вызов.
— Правильно!
Полковник не сводил с меня холодного вызывающего взгляда.
— Ха! — Он вдруг дернулся, будто в самом деле сломался, разрушился, разбился. — Вот, вы говорите, правильно. А я женился мальчишкой, когда мне было всего двадцать лет.
— На миссис Хейл? — изумился я.
— Не на этой… — Он мотнул головой в сторону двери. — На моей первой жене. — Последовала пауза. Он виновато посмотрел на меня, снова покрутил бокал и уронил голову. Потом опять стал смотреть на бокал. — Я женился, когда мне было двадцать лет, а ей двадцать восемь. Можно сказать, она женила меня на себе. Что ж, так оно и было! У нас родилось трое детей — у меня три замужние дочери — и у нас все было хорошо. Наверно, она относилась ко мне немножко по-матерински. А я ни о чем не думал. Наслаждался жизнью, потому что она не привязывала меня к своему переднику и никогда не задавала вопросов. Она обожала меня, и я принимал это как должное. Я все принимал как должное. Даже когда она умерла — я был в Салониках — то и это принял как должное, поймите правильно. Это был мой мир: война — жизнь — смерть. Конечно, я знал, что испытаю одиночество, когда вернусь сюда. А тут как будто похоронили меня — гроб опустили, могилу закопали — мне стало не по себе. Меня отослали домой. В ту минуту, когда я увидел маяк на Лизарде — мы вечером вышли из залива — я понял, что Люси ждет меня. Я чувствовал ее рядом, тогда она была для меня реальнее, чем вы сейчас. И, знаете, я как будто проснулся, понял, как много она для меня значила. Она показалась мне, поймите меня, невероятно важной, значительной, а все остальное куда-то отодвинулось. Вдалеке светился маяк, там был дом. А все остальное пространство как будто заняла моя жена, Люси, ее юбки заполнили темноту. В общем, я испугался. Но это потому, что не мог согласиться с неизбежным. «Боже Милостивый! Я не знал ее!» — вот что я понял. Она была такой полновластной, а я — я ощущал себя ребенком, слабым котенком. Не знаю, верите вы мне или нет, но с того дня она не отпускает меня. Вот и сейчас она слышит, что я говорю. Однако она не против. Еще за обедом я понял, что она разрешит мне рассказать.
— Зачем же вы снова женились? — спросил я.
— Она заставила меня! — На щеках у него проступила легкая желтизна. — Я слышал, как она все повторяла и повторяла: «Женись! Женись!» И леди Латкилл получала от нее послания; они были близкими подругами. Я и не думал жениться. Однако она сказала леди Латкилл, что я должен жениться. Потом медиум в подробностях описал девушку: мою теперешнюю жену. Я был знаком с ней, потому что она дружила с моими дочерьми. Послания становились все настойчивее, бывало, я по три-четыре раза просыпался по ночам. Леди Латкилл настояла, чтобы я сделал предложение, и оно было принято. Моей второй жене было всего двадцать восемь лет — столько же, сколько было Люси, когда…
— Давно вы женились на теперешней миссис Хейл?
— Немного больше года назад. Знаете, я думал, что поступаю так, как от меня требуется. Но сразу после свадьбы на меня напал такой ужас… совершенно необъяснимый… я едва не лишился чувств. Моя теперешняя жена спросила, не заболел ли я, и я сказал, что заболел. Мы поехали в Париж. Мне казалось, я умираю. Тогда я сказал, что пойду к врачу, а сам в церковь, на колени. Там я обрел покой — и Люси. Она обнимала меня, и мне было хорошо, словно я снова стал ребенком. Несколько часов я простоял на коленях в объятиях Люси. Никогда, пока мы были вместе, ничего такого мне не приходилось испытывать: это было невыносимо! Все пришло потом — потом… И теперь я не смею обидеть дух Люси. Если это случается, меня ждут муки, от которых я не могу избавиться, пока она опять не заключает меня в объятия, и тогда я обретаю покой. Тогда я снова могу жить. Она не позволяет мне приближаться к теперешней миссис Хейл. Я… я… я не смею подойти к ней.