Я же с радостью принял Карлотту, испытывая невыразимо совершенный, хрупкий покой оттого, что мы были вместе, и впуская в сердце умиротворение, как физическое, так и духовное. Прежде моему сердцу вечно не хватало или того или другого. А тогда, во всяком случае в ту минуту, единение наше было полным: сама нежность и блаженство… гармония куда более глубокая, чем в нашей юности.
Танцуя, Карлотта едва заметно дрожала, и мне казалось, что я дышу морозным воздухом. У полковника никак не ладилось с ритмом.
— Стало холоднее? — спросил я.
— Не знаю, — ответила Карлотта тягуче и как будто просительно. О чем она просила меня? Я прижал ее к себе немного крепче, и ее маленькие груди ответили вместо нее. Полковник вновь поймал ритм.
Однако, когда танец заканчивался, Карлотта опять задрожала, да и я, вроде бы, замерз.
— Почему вдруг похолодало? — спросил я и подошел к батарее. Она оказалась горячей.
— Мне тоже показалось, что стало холоднее, — странным голосом подтвердил лорд Латкилл.
Полковник смиренно сидел на крутящемся стуле, словно был совсем разбит.
— Может быть, попробуем другой танец? Например, танго? — предложил лорд Латкилл. — Посмотрим, что получится.
— Я… я… — пролепетал пожелтевший полковник, поворачиваясь вместе со стулом. — Я не уверен…
Карлотта дрожала. Холод уже пробирал меня до костей. Не сводя взгляда с мужа, миссис Хейл застыла на месте, как темный соляной столб.
— Пожалуй, пора уходить, — пробормотала, вставая, леди Латкилл.
Потом она совершила нечто невероятное. Подняла голову и, отвернувшись от нас, неожиданно спросила звонко и безжалостно:
— Люси, ты здесь?
Она обращалась к духам. Я еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться. Мне хотелось хохотать во все горло. А потом мной опять овладела вялость. Холод и уныние царили в комнате, властвуя над людьми. Съежившись, сидел на стуле желтый полковник с ужасным, собачьим, виноватым выражением на лице. Стояла тишина, в которой как будто слышалось потрескивание мороза. И опять прозвучал голос леди Латкилл, напоминавший звонкий колокольчик:
— Ты здесь? Чего ты хочешь?
Нас словно приковала к месту мертвая отвратительная тишина. Потом откуда-то дважды донесся глухой звук, послышалось шуршание штор. Полковник с безумными от страха глазами обернулся к незанавешенным окнам и сгорбился.
— Пора уходить, — сказала леди Латкилл.
— Знаешь что, мама, — вдруг заявил лорд Латкилл, — ты с полковником иди наверх, а мы потанцуем под «виктролу».
Невероятное геройство с его стороны! Даже меня парализовала волна холода, которым повеяло от всех этих людей. Но я взял себя в руки, осознав, что лорд Латкилл в здравом уме, что сумасшедшие на самом деле все остальные.
Опять откуда-то донеслись два глухих замедленных удара.
— Нам надо покинуть комнату, — проговорила леди Латкилл.
— Хорошо, мама. Ты иди, а я включу «виктролу».
Лорд Латкилл пересек комнату, и в следующую минуту нас оглушило чудовищное завывание джаза, куда более обескураживающее, чем глухие удары, ведь оно исходило из неподвижного предмета под названием «виктрола».
Леди Латкилл молча покинула комнату. Полковник поднялся со стула.
— На вашем месте, полковник, я бы остался, — сказал я. — Почему бы вам не потанцевать? А я побуду зрителем.
Мне казалось, что я сражаюсь со стремительным холодным черным потоком.
Лорд Латкилл уже танцевал с миссис Хейл, изящно скользя по комнате — с упрямой, но едва заметной и взволнованной улыбкой, освещавшей его лицо. Карлотта молча подошла к полковнику и положила руку на его широкое плечо. Он подчинился ей, но без всякого энтузиазма.
Издалека донесся грохот. Полковник замер на месте… и почти тотчас рухнул на колени. У него ужасно изменилось лицо. Очевидно, он и вправду ощущал присутствие потусторонней силы, способной нас уничтожить. В комнате повеяло леденящей стужей. Вытерпеть это было нелегко.
У полковника шевелились губы, однако с них не слетало ни звука. Потом, не обращая на нас внимания, он ушел.
«Виктрола» остановилась. Лорд Латкилл пошел ее завести, проговорив:
— Думаю, мама опрокинула что-нибудь из мебели.
Однако мы все были охвачены унынием, жалким унынием.
— Ну, разве не ужасно! — воскликнула Карлотта, умоляюще глядя на меня.