— Мама, полковнику Хейлу лучше? — спросил Люк, глядя на нее через стол.
Вдовствующая леди ответила ему взглядом из-под шлема седых волос. Несколько мгновений они так и сидели, скрестив взгляды, но Люку удалось сохранить лукавую галантную непринужденность, приправленную легким безумием.
— Нет. Ему очень плохо.
— А! Очень жаль, что мы ничего не можем для него сделать. Если живым тут не справиться, то мне нечего лезть. А может быть, он не против наших танцев? Это было бы здорово! Мама, мы забыли, что состоим из плоти и крови.
Он налил еще виски с содовой и подал мне стакан. В парализующей тишине леди Латкилл глотала свое варево. Мы с Люком пили виски, молодая миссис Хейл ела маленький сэндвич. Все мы держались с невероятной самоуверенностью и упорно молчали.
Тишину нарушила леди Латкилл. Казалось, она тонет в себе, съеживается, как прячущийся от посторонних глаз зверь.
— Полагаю, — проговорила она, — нам всем пора спать.
— Ты иди, мама. Мы немного задержимся.
Она ушла, и некоторое время мы, все четверо, просидели в молчании. Комната как будто стала поприветливей, словно что-то изменилось в воздухе.
— Скажите, — произнес в конце концов лорд Латкилл. — Что вы думаете о наших привидениях?
— Я? Мне не нравится, что из-за них тут стоит такой холод. Но, в принципе, почему бы нет? Всем этим призракам и прочей нечисти тоже надо где-то жить, и здесь для них идеальное место. Мне они не очень мешают. А вам?
— Ну, собственно, если говорить о чем-то конкретном, то нет. А, так сказать, косвенно…
— Мне кажется, занятия спиритизмом создают отвратительно унылую атмосферу. Так и хочется подраться.
— Правда? А надо? — спросил лорд Латкилл, опять поразив меня редкостным здравомыслием.
Я рассмеялся. Мне было понятно, что он надумал.
— Не знаю, что вы имеете в виду под «надо», — сказал я. — Если мне хочется подраться, если я чувствую, что не могу чего-то стерпеть, я дерусь. Почему я должен ждать чьего-то позволения и не делать то, что я хочу?
— Понятно, — произнес лорд Латкилл, внимательно посмотрев на меня совиным взглядом.
— Знаете, за обедом мне пришло в голову, что мы все, вяло поедающие свой обед, напоминаем сборище трупов. Это мысль посетила меня, когда я увидел, как вы смотрите на маленькие иерусалимские артишоки в белом соусе. Меня вдруг осенило… Вы живой, искритесь жизнью, а мы мертвецы, самые настоящие… Наша плоть мертва, понимаете? Во всем остальном, может быть, мы и живые, вот только телом мертвые. И едим мы овощи или мясо, не имеет значения. Главное, что физически мы мертвецы.
— И лишь получив пощечину, мы оживаем! — подхватил я его мысль. — Вы, я, кто угодно.
— Я понимаю бедняжку Люси. А вы? Она еще при жизни забыла, что значит быть живой, и теперь не может этого простить ни себе, ни полковнику. Наверно, неприятно, знаете ли, прозреть, только покинув этот мир, когда уже ничего больше не поправить. Я говорю о том, что очень важно быть живым при жизни.
Лорд Латкилл с такой торжественностью посмотрел на нас, что мы, все трое, неловко засмеялись.
— Нет, я серьезно, — продолжал он. — Я только сейчас осознал, до чего замечательно быть живым человеком. Быть мертвецом, всего лишь духом, в сравнении с этим кажется ужасной банальностью. Это так обыденно. Но до чего же чудесно иметь живое лицо, руки, ноги. О, господи, я счастлив, что вовремя это понял!
Он схватил смуглую руку миссис Хейл и прижал ее к своей груди.
— Ведь я мог умереть, не поняв этого! — воскликнул лорд Латкилл. — Представляете, как страшно было Иисусу, когда Он вознесся и стал неприкасаемым! До чего ужасно, когда приходится всем говорить Noli me tangere![60] Нет уж, трогай меня, прикасайся ко мне, пока я жив!
Он крепче прижал ладонь миссис Хейл к своей груди. На глазах Карлотты появились слезы и закапали ей на руки, сложенные на коленях.
— Не плачь, Карлотта, — сказал он. — Правда, не надо. Мы же не убили друг друга. Мы благовоспитанные люди. А ведь, воюя, мы чуть не стали привидениями, ненужными друг другу. Нет, я хочу, чтобы ты ожила, даже если не я помогу тебе в этом. Я тоже хочу вернуться к жизни, Карлотта, я хочу, чтобы ты снова обрела плоть и кровь. Мы слишком много с тобой выстрадали, будучи не совсем живыми. Вот и дети, наверно, там им лучше, чем на земле. Они родились от наших воль, от нашей бестелесности. Ах, я сегодня словно ходячая Библия. Скажу словами Иова. Я хочу, чтобы Бог «снова кожею и плотию одел меня, костями и жилами скрепил меня…» И пусть во мне опять потечет кровь. Мой дух словно обнаженный нерв на ветру.