Карлотта больше не плакала. Она сидела, опустив голову, словно спала. Маленькие, чуть обвисшие груди поднимались и опускались еще с некоторой натугой, однако это уже напоминало приливы и отливы спокойного моря, словно в ее спящем теле медленно занимался тихий рассвет. Однако она вся была такой поникшей, такой разбитой, что мне подумалось, нет, на кресте был распят не только Он. Женщину сия чаша тоже не миновала, с ней обошлись даже еще хуже.
Чудовищная мысль. Но то, что произошло, было еще чудовищнее. Ах, Господи, знал ли ты, что будешь распят не один? — что два вора, распятые вместе с тобой, на самом деле были двумя женщинами, твоей женой и твоей матерью? Ты назвал их двумя ворами. А как бы тебя назвали те, которые в женском обличье прибиты к крестам? Отвратительная троица на Голгофе!
Я чувствовал бесконечную нежность к моей милой Карлотте. Ее еще нельзя было трогать. Но моя душа стремилась к ней, как поток из теплой крови. Она же сидела обвисшая и поникшая, словно с ней было покончено. Однако это было не так. Просто она переживала великое освобождение.
Люк сидел, прижимая к груди руку миссис Хейл. У него как будто посвежело и согрелось лицо, однако дышал он тяжело и смотрел невидящими глазами. Не сгибая спины, миссис Хейл молча сидела рядом с ним. Она любила его всем своим смуглокожим молчаливым существом.
— Морьер, — позвал меня Люк, — если вы можете помочь Карлотте, то помогите, ладно? Я больше ни на что не способен. Мы смертельно боимся друг друга.
— Если она позволит мне, — ответил я, глядя на поникшую, но крепкую женскую фигурку.
В последовавшей потом тишине слышны были лишь шорохи огня в камине. Не знаю, сколько времени это продолжалось. Когда открылась дверь, никто даже не испугался.
Это пришел расстроенный полковник в красивом парчовом халате.
Люк прижимал к себе тонкую смуглую руку, теперь уже к своему колену. Миссис Хейл не шевелилась.
— Мне вот что пришло в голову… может быть, вы мне поможете, — закрывая дверь, убитым голосом произнес полковник.
— Что случилось, полковник? — спросил Люк.
Полковник поглядел на него, на соединенные руки лорда Латкилла и своей жены, поглядел на меня, поглядел на Карлотту, но его лицо оставалось испуганным и несчастным. До нас ему не было никакого дела.
— Не могу заснуть. Мне опять плохо. В голове как будто холодная пустота и что-то все время стучит, и напряжение во всем теле. Я знаю, это — Люси. Она опять возненавидела меня. Нет сил терпеть.
У него был остекленевший взгляд, словно он не принадлежал сам себе. Казалось, мускулы на лице опали, осталась одна кожа.
— Может быть, старина, — произнес Люк, безумие которого в ту ночь оборачивалось истинным здравомыслием, — может быть, это вы ненавидите ее.
Неожиданные слова Люка вдруг сделали очевидным, что напряжение полковника действительно порождено ненавистью.
— Я? — Взгляд у полковника сделался цепким и острым, как у преступника. — Я! На вашем месте я не стал бы так говорить.
— Наверно, в этом все дело, — продолжал Люк с великолепным безумным спокойствием. — Почему бы вам, полковник, не подобреть к несчастной страдалице? Ей ведь несладко пришлось при жизни.
Похоже было, что одной ногой он уже ступил в жизнь, но другой все еще оставался в смерти, и ему было все ясно и про эту и про ту сторону. А для нас это было проявлением безумия.
— Я… я! — пролепетал полковник, погрузившись в глубокие раздумья. На его лице сменялись страх, возмущение, раздражение, злость, изумление, стыд. — Я не делал ей ничего плохого.
— Ну да, — отозвался Люк. — Наверно, не делали ничего плохого. Но было ли ваше тело добрым с ее телом, с телом несчастной покойницы?
Казалось, он был лучше знаком с привидением, чем с нами.
Полковник безучастно смотрел на Люка, то поднимая взгляд, то опуская, то поднимая, то опять опуская… это продолжалось бесконечно долго.
— Мое тело! — так же безучастно воскликнул он.
И в изумлении уставился на круглый животик под шелковым халатом, на крепкое колено в бело-синих пижамных брюках.
— Мое тело! — вновь вяло воскликнул он.
— Да, — сказал Люк. — Неужели вы не понимаете, что будь вы даже воплощением доброты, этого недостаточно. Вспомните о ее несчастном женском теле, каково было ему?
— Она получила все, чего она хотела. Она родила мне трех девочек, — оцепенело проговорил полковник.