— Ну, конечно, чего проще? Но разве ваше тело было расположено к ее телу? В этом суть. Вы понимаете, что означают слова пастора, которые он произносит при венчании? Прославляйте Бога и в телах ваших… и будут двое одна плоть… В этом вся суть. Без этого никак нельзя.
Странно было видеть лорда Латкилла, прижимавшего руку чужой жены к своему колену, в роли карающего ангела. Лицо у него посвежело и помолодело, в темных глазах новоявленного ясновидца сверкал чистый огонь, придавая ему безумный вид, хотя на самом деле он был настоящим мудрецом.
Полковник, видимо, пустился в воспоминания, и его лицо понемногу озарялось пониманием.
— Может быть, — сказал он. — Может быть. Наверно, я пренебрегал ею. Наверно, наверно.
— Так и было, — отозвался Люк. — Как будто она не стоила вашего внимания, так это было. И я поступал так же. А теперь понял, что это ужасно для любой женщины, и для вашей жены тоже было ужасно. Ее несчастному привидению плохо, потому что у него никогда не было настоящего тела! Не так-то просто прославлять телом. Раз уж церковь учит нас тому, что надо прославлять телом тело, то так тому и быть, так куда легче добиться того почитания и послушания, которые предписаны женщине. Вот почему ваша жена теперь преследует вас. Вы пренебрегали ее телом, не любили его, и она была для вас всего лишь привидением, хотя и во плоти. А нынче она ноет, она стонет в потустороннем мире, как натянутый нерв.
Понемногу осознавая безмерную тяжесть своей вины, полковник повесил голову. Он всем телом впитывал слова лорда Латкилла. Его молодая жена, пребывая в состоянии оцепенения, не сводила взгляда с поникшей лысой головы. Их времена не совпадали. Карлотта подняла голову; она опять похорошела, благодаря нежной предрассветной свежести нового понимания себя.
Она внимательно смотрела на Люка, и было ясно, что он незнаком ей. Ее мужчина, тот Люк, который был ее мужем, исчез, и его место занял чужой опасный человек. Ее переполняло изумление. Неужели человек может настолько перемениться, стать совершенно другим? Ах, если бы это было возможно! Если бы она, какой она себя знала, могла исчезнуть! Если бы женщина, ставшая женой Люка, его жена в несчастье, превратившемся в кошмар, могла исчезнуть, а вместо нее появилась бы новая утонченно-своенравная Карлотта!
— Может быть, — повторил полковник, поднимая голову. — Может быть. — Похоже было, что ему стало легче, когда он понял слова лорда Латкилла. — Я не служил ей своим телом, наверно, я служил другим женщинам, а, может быть, и не служил, ну… не славил их. И все же я не делал ничего плохого. Просто не думал, что это ей нужно.
— Как такое возможно? Нам всем это нужно, — заявил Люк. — Нам необходимо понять это до того, как мы умрем. Поймите — до того, как мы умрем. Но бывает, что узнают потом. Однако всем это надо, что бы люди не говорили и не делали. Вы согласны, Морьер?
Когда он обратился ко мне, я вздрогнул. Я думал о Карлотте: о том, что она опять выглядит, как юная девушка, как та девушка, с которой мы вместе учились в «Твейт» и которая рисовала кактусы-в-горшках. Но теперь в ней не было тогдашней непреклонности, отчего она казалась даже еще более юной. Теперь она обрела безмятежность невинной девушки, красивого цветка, какой у нее не было прежде. Я всегда верил, что люди могут возрождаться, если позволят это себе.
— Согласен, — ответил я Люку.
И подумал, когда человек родится заново, его новое тело едва ли захочет мириться со старыми обстоятельствами.
— Люк, а ты как? — вдруг спросила Карлотта.
— Я! — воскликнул он, и его щеки покрылись алым румянцем. — Я! Не стоит говорить обо мне. Я начал стенать, как бестелесное привидение, едва только стал мужчиной.
Полковник молчал. И не слушал. Он думал, думал. В этом смысле он тоже был храбрым человеком.
— Кажется, я понял, — сказал он. — Не буду отрицать, я не любил ее тело. А теперь, увы, слишком поздно.
Он уныло огляделся, наверно, ждал, что его осудят, так как отчасти осознал свою неправоту. И все же это было лучше, чем бессмысленные мучения.
— Ох, не знаю, — возразил Люк. — Почему бы вам не полюбить ее хоть немного, но от чистого, главное, живого сердца? Несчастное бестелесное существо! Почему бы не принять ее в свое горячее сердце и не дать ей немного покоя? Почему бы вам не согреть ее внутри себя?
Полковник не ответил. Он пристально смотрел на Люка. Потом отвернулся и уронил голову на грудь, не произнеся ни слова и словно никого не замечая. Потом неторопливо, не поднимая головы, раздвинул ворот халата и расстегнул верхние пуговицы пижамы, после чего опять замер. Кожа у него на груди была белой и гладкой, без единого пятнышка, чище и моложе, чем на лице. Дышал он с трудом, и грудь у него поднималась неравномерно. И вот, пока он пребывал в своей недоступной обособленности, им понемногу завладевали кротость и сострадание, преображая старческие черты, освежая их, смягчая голубые глаза взглядом, какого у него никогда прежде не замечали. Что-то вроде трепетной нежности юного мужа снизошло на него, несмотря на его лысину, на серебристые усики и печать усталости на лице.