Если так поглядеть на жизнь, то в основном, мы в особенности, люди культуры, философии, живем-то среди мертвецов. Вновь и вновь переживаем их жизни, отыскиваем всякую малость запечатленной их биографии... Наш мир наполнен Пушкиным и Гоголем, Толстым, Бахом и Моцартом... Гитлерами и Ленинами, Цезарями, Моисеями, пророками,... И вот что я думаю, мы с детства и во всю остатнюю жизнь наполняем своим переживанием, своим интересом ко всем этим фигурам их загробное существование бессмертной жизнью... Они живут — пока мы их помним... Разве не живет любимая в сердце любящего? Вспомните Беатриче и Данте. Разве друзья не продолжают жить в нашей памяти, а великие злодеи и гении в памяти поколений! И эта жизнь может быть буквальной, хотя и другой, нежели наша земная юдоль...
А как хочется человеку остаться задержаться любым способом в памяти Жизни: богатые учреждают фонды, музеи, премии своего Имени. Лишь бы не забывали живущие и произносили, припоминали — тогда вновь в небытие, по-видимому, брезжит, начинает тлеть сознанием давно утраченная жизнь... Некоторые довольствуются тем, что прикрепляют таблички со своими именами к построенным зданиям университетов; прочитает гуляющий мимо человек и оживит воспоминанием загробное существование...
А как нам хочется, чтобы нас любили, чтобы жизнь наша усилялась при жизни и было где нам поселиться после смерти. В сердцах любящих детей, в сердце любимой и любящей, в снах близких наших... Ну а те, кому удалось творчество — те оставляют след в поколениях, вновь и вновь черпая из живого юного интереса своих зрителей, почитателей, иль слушателей.
Женщины недаром всегда любили художников, писателей, поэтов, музыкантов, хотя, предпочитали, отдав им сердце, руку отдать лавошнику иль коммерсанту... Соблазнившись на миг, многие из них тем самым вновь возвращались в небытие жизни. Скажите на милость, ну кто помнит жену Ротшильда или Рокфеллера, или жен наших царей так, как помним мы все Наталью Гончарову, возлюбленную Пушкина, или Беатриче, любимую великого Данте...
Справедливо, что многие истинные творцы бедствовали иль жили неустроенно и неблагополучно, что женщине претит. Она, в массовом своем обличье, не отделима от жизни, суть зерцало посредственного, но скрытого существования в Сейчас. У беса, заведующего напористой пошлостью быта, имеется все, даже способности... Нет одного — таланта. И счастлива та, которая предпочла талант, которую воспел поэт, художник запечатлел навек в чудесном полотне или писатель сотворил для нее мир своей любви. Такая обрела жизнь вечную и счастливую, как Беатриче в раю, сотворенном великим Данте, обласканная его любовью, согретая навек его чувствами...
Так снабжали для загробья египетских фараонов всем необходимым, подробно выписывая на фресках все, к чему он привык, владея тем при жизни. И этой живописи было достаточно для мира иного, где знак и плоть соизмеримы по плотности, и стоит произнести "хочу 1 плоды", как появляются плоды. Так писатель свою любимую, пусть камерно, но помещает в узорчатый терем своего мира романа, поэмы, и обогретая его любовью (теперь навсегда и неизменно), она навеки останется молода и счастлива, буквально проживая в мире, сотворен- ! ном только для нее. Как золотая рыбка, творец дает ей бессмертие царицы, любых небес и царств.
Некоторые из этих образов, запечатленных талантом, ириобре- I тают высокую известность и силу, входят в историю, культуру, и возвышаются над этим миром, правят им, вновь и вновь воплощаясь в тысячах живых существ, вдохновленных чудесным и образом Джульетты или мрачной страстью леди Макбет.
Не все возвеличенное, запечатленное в искусстве — светло. И темное, трагическое продолжает жить. Живут мрачные и скверные, ничтожные, зачастую, властелины в своих "жизнеописаниях". И современные вожди — недоумки во всех странах торопятся состряпать книжицу, чтобы остаться в памяти и... не умереть. Продолжить жизнь в книге, истории, умах, сердцах и памяти очередной волны живущих. ' И продолжают жить (буквально, я утверждаю) Дракулы и Цезари, жертвы и палачи, Христос и Понтий Пилат, фарисеи, святые и грешники, вновь и вновь оживая в чувствах и поступках, страстях живых пока еще людей...
Как удивительно может быть такое существование — о том свидетельствует, по моему мнению, история, случившаяся со старцем Феодором...
"Когда с ним началось состояние исступления, и он вступил из самого себя, то ему явился некий безвидный юноша, ощущаемый и зримый одним сердечным чувством, и юноша этот повел его узкою стезею в левую сторону. Сам о. Феодор, как потом рассказывал, испытал чувство, что уже умер, и говорил: "Я скончался. Неизвестно, спасусь ли или погибну!" "Ты спасен!" — сказал ему на эти помыслы незримый' голос. И вдруг какая-то сила, подобная стремительному вихрю, восхитила его и перенесла на правую сторону.