Лежа рядом с ней и ожидая, когда будут готовы документы, которые позволят ему забрать ее домой, он с надеждой думал о том, что скоро они смогут приступить к своим последним беседам, своему долгому прощанию. Борьба за жизнь уже не будет так важна. Ему повезло даже в этом, думал Энрике. Она не сгорела во взорванном террористами самолете, ее не сбил неосторожный таксист. Даже умирая, утешал он себя, она дарит ему нечто особенное — время, чтобы они могли достойно проститься.
Но он ошибался. Ее решение умереть привело к ним толпу.
Глава 5
Обед для Сироток
Он постарался опоздать. Не по-настоящему опоздать, а на приличествующие десять или пятнадцать минут, чтобы не быть первым, — довольно странное решение, потому что ничего на свете он не желал так сильно, как оказаться с ней наедине. За полтора часа до выхода он уже был одет: черные джинсы и его единственная белая рубашка «Брукс Бразерс», дважды поглаженная на покрытом полотенцем разделочном столе. Вторая глажка понадобилась, потому что после первой на воротнике осталась складка, которая могла бы поведать о нем что-нибудь плохое — он не знал, что именно. После того как все складки были разглажены, он тщательно спрятал белую рубашку под столь же белым, очень пушистым шерстяным свитером ручной вязки. Глядя на этот ансамбль, мало кто мог бы догадаться, сколько времени было потрачено на его обдумывание. Однако его никак нельзя было назвать удачным. Пушистый свитер Энрике подарили на Рождество мама-еврейка и папа-атеист, купив его у одной местной рукодельницы, жившей по соседству с ними в Мэне. Свитер больше подошел бы какому-нибудь здоровенному медведю — любителю пива, потому что мог удачно скрыть свисающий живот и придать полным бедрам более пропорциональный вид. Вместо этого в своем белом ореоле Энрике напоминал то ли беременную анорексичку, то ли огромный моток шерсти на двух тонких спицах.
Подозрение, что он выглядит нелепо, не покидало Энрике, заставляя его снова и снова смотреться в зеркало, висевшее на внутренней стороне двери в ванную. Его бывший сосед по квартире и добрый приятель Сэл Минготи, который теперь жил — ужасное неудобство — с подругой Сильвии, настоял, чтобы Энрике купил это огромное зеркало в «Ламстонз». «Твои женщины оценят», — уверял он Энрике, пока они, задыхаясь, тащили шестифутовый ящик на пятый этаж. Потом Сэл помог ему просверлить дырки и вставить пластмассовые крепления, поддерживающие раму. Такая работа была противопоказана литератору Энрике, зато для Сэла, первым проложившего дорогу в район умирающих текстильных фабрик, который вскоре стал известен как Сохо, это была детская забава. Сэл был скульптором. Оказавшись на мели, он не спасовал перед трудностями и на пути к заветной бумажке, подтверждающей его права на бывший чердак, освоил массу профессий, побывав сантехником, электриком, столяром и плиточником.
Почти год после разрыва с Сильвией Энрике нелегально жил, точнее, в основном спал в этом просторном помещении; иногда он помогал Сэлу, подавая или поддерживая разные штуки, которые Сэл вбивал, сверлил или склеивал. Сэл был к нему очень добр. Он категорически отказался брать с Энрике деньги, но вместе с тем мягко подталкивал его к решению снять отдельное жилье. В качестве ответной услуги — впрочем, это получилось случайно — Энрике снабдил Сэла новой возлюбленной. Друзья были по-настоящему близки, несмотря на то что Сэл, в отличие от Бернарда Вайнштейна, не был любителем литературы и не прочитал ни одного романа Энрике. Фактически он вообще ничего не читал, ссылаясь на дислексию. Также в отличие от Бернарда Сэл болел за Энрике и желал ему добиться успеха с Маргарет (или с любой другой женщиной), поэтому примерно за час до обеда позвонил с вопросом:
— Дрожишь?
— Нет. — Энрике не столько лукавил, сколько пытался обмануть сам себя. — Просто, понимаешь, я не люблю… званые обеды. Я имею в виду, ну что в них такого? Все просто сидят, едят и болтают обо всякой ерунде.