The Guardian
поместила рецензию на «Счастливого человека» Тома Машлера, знаменитого редактора Jonathan Cape, между фотографией вьетнамского младенца, изуродованного напалмом, и рекламой шерстяных мини-платьев. «Прекрасная книга, – отмечает Машлер, – Джон Бёрджер пишет со страстью, с напряжением, на которое способны немногие писатели». Он был особенно очарован тем, как Сассолл, изображенный Бёрджером, обладая ненасытным аппетитом к человеческому опыту, проникает посредством воображения в мысли пациентов. В заключение он выразил сожаление, которое испытали и другие рецензенты, сталкиваясь с такой проницательной и новаторской работой, но лишь ему хватило смелости сказать: «Хотелось бы отдать должное богатству языка, которое делает книгу такой неотразимой».
Филип Тойнби, написавший в Observer рецензию, назвал книгу «серией блестящих зарисовок, подлинным tour de force, а замечательные фотографии сельской местности и ее жителей соответствующими тексту и освещающими его с необыкновенной степенью соучаствующего понимания». У Тойнби были достаточные основания подтвердить точность изображения доктора: так получилось, что герой книги был его личным врачом [2]. «Сассолл на страницах книги – как в тексте, так и на фотографиях – действительно тот человек, которого я знал, любил и которым восхищался в течение нескольких лет. Но здесь он больше, чем знакомый, и не потому, что Бёрджер его романтизировал или увеличил масштаб его фигуры, а потому, что Бёрджер узнал Сассолла лучше и воспринял глубже».
«Счастливый человек» – памятник не только исключительной личности, но и той врачебной практике, которая почти исчезла. Подход Сассолла к своей работе всепоглощающий. В сегодняшней культуре с инструкциями по формированию рабочего времени и коммерциализацией болезней подобное почти невозможно. Сассолл заключил фаустовский договор: он был вознагражден бесконечными возможностями для исследования человеческой жизни, но ценой тому было огромное, порой невыносимое давление. Это видно в эпизодах глубокой депрессии, в периодах, когда он переполнен «страданиями пациентов и его собственным чувством неполноценности».
Книга открывается серией «тематических исследований», хотя термин слишком клинический и не отражает ни эмоциональную тонкость словесных зарисовок Бёрджера, ни многогранную отзывчивость Сассолла. Эта череда сменяющих друг друга ситуаций, в которые Сассолл ежедневно попадает, знакома любому врачу и подчеркивает необычайную преданность Сассолла больным. Эти ситуации повествуют о проблемах пациентов и демонстрируют сильное влияние ландшафта как на сообщество, так и на сами истории. Как пишет Бёрджер в начале книги: «Иногда ландшафт – это не столько декорация для жизни его обитателей, сколько занавес, за которым происходят их сражения, достижения и несчастья». В рамках этого ландшафта сообщество воспринимает Сассолла как делопроизводителя; фигуру, которой они рассказывают истории: «Он ведет их [записи], чтобы время от времени люди могли с ними сверяться».
Бёрджер и Мор следуют за Сассоллом по этим параллельным мирам – физическому ландшафту сельской Англии и метафорическому ландшафту жизни пациентов, – подводя текст и изображения к превосходным аналитическим, социологическим и философским размышлениям о роли врача, о корнях культурной и интеллектуальной депривации и к тому, что же движет Сассоллом как личностью. Раскрываются моральные аспекты медицинской практики и риски, которым подвергаются врачи вроде Сассолла, и то, как отождествляют они себя со страдающими от психической и физической боли. Миф о Фаусте, жизнь Парацельса, книги Конрада и мечта об универсальности рассматриваются с точки зрения того, как они высвечивают различные аспекты мотивации Сассолла. Его сравнивают с Великим мореплавателем Конрада, который намеревался обогнуть не земной шар, а совокупность всего человеческого опыта.
В конце книги Бёрджер пытается оценить вклад Сассолла, но обнаруживает, что не может этого сделать. Общество, которое не знает, как ценить человеческие жизни, не может адекватно оценить облегчение чьей-то боли. «Какова социальная ценность облегчения боли? – вопрошал Бёрджер. – Какова ценность спасенной жизни? Как лекарство от серьезной болезни может сравниться по ценности с одним из лучших стихотворений малоизвестного поэта? Как постановка правильного, но чрезвычайно сложного диагноза соотносится с написанием великолепного полотна?» Абсурдность вопросов показывает неумение оценивать не только искусство, но и жизнь.
2
Бёрджер называет Тойнби единственным человеком в округе, чей образ мысли сопоставим с мышлением Сассолла: «Но этот человек – писатель и затворник».