Он поморщился с добродушной досадой.
— Твои друзья обольщаются. Это все романтика. А я реалист. На мой взгляд, там начинается что–то несусветное. И я не хочу даже разбираться в этом. Жаль, что нет никого, кто мог бы вместо меня закрыть там все дела. Так не хочется ехать! В любом случае мне было бы спокойнее, если бы вы отправились в Бостон прямо сейчас. Поживете пока у Симона. Он будет счастлив…
— Нет–нет! — запротестовала она. — Без тебя — никуда!
— Конечно, это невозможно. В твоем положении… Одна на пароходе…
— Чепуха! Я не боюсь плыть на пароходе. Я прекрасно себя чувствую! Прекрасно! Помнишь, как меня тошнило, когда я носила Мики? Днем и ночью! А сейчас хоть бы что! Знаешь, что я тебе скажу? Это какой–то удивительный ребенок! Я каждое утро просыпаюсь счастливая! Мне все время весело! — Ее голос звучал возбужденно, будто били деревянной палочкой по хрустальному бокалу. — Это она! Я чувствую, что это девочка. Я говорила тебе тогда, с Мики, что стала чуть–чуть мужчиной. А сейчас я ощущаю себя… дважды женщиной!
— Быть женщиной больше, чем ты есть? — рассмеялся он и накрыл ее ручку своей большой осторожной рукой.
— Нет–нет! Я прямо чувствую, как смешиваются два характера! Вот увидишь: она… Необыкновенно веселая и смелая!
Пожалуй, он чуть–чуть ревновал жену к этому ребенку, которого она вынашивала в непроходящем лихорадочном нетерпении — так на вокзале ждут дорогого человека, поезд которого должен прибыть с минуты на минуту. Что–то его беспокоило. Он даже советовался с доктором — разумеется, тайком от нее, — но доктор не понял его опасений. «Вам можно только позавидовать», — сказал он.
И действительно: она была совершенно здорова, очень нежна и с ним, и с сыном. Что же до зависти, то им в самом деле завидовали. Причем не их красоте, элегантности, явному благополучию, а удивительному сочетанию приятных характеров.
Объективно он был для нее слишком высок, широк в плечах и тяжел. Но в этой тяжести, в чуть намечавшейся полноте было что–то располагающее. Казалось, он добродушно тяготится и чрезмерной длиной своих ног, и чрезмерной шириной плеч, и грудью, излишне мощной, как тяготятся не по погоде теплой одеждой. У него даже привычка была такая: обеими руками держаться за лацканы пиджака, будто он намеревается его сбросить. Он двигался как бы чуть замедленно, а вместе с тем аккуратно и ловко.
Синьора Матинелли, хозяйка ресторана, высоко ценила его деликатное обхождение с ее новыми стульями.
— Что значит хорошее воспитание! — сказала она, выглядывая в зал сквозь щель между плюшевыми шторами. — Никогда не развалится на стуле, как другие. Понимает!
— А какой красавец! — поддержала синьора Боллони и переместилась за спиной хозяйки так, чтобы лучше видеть их столик.
Строго говоря, красавцем он не был. Однако крупные и необычные черты привлекали к себе внимание не меньше, чем его рост. Лоб был вылеплен мощными гранями. Густой черный волос, казалось, теснил назад встречный ветер. Что еще… Спокойные черные глаза. Нос. Вот у него–то как раз нос мог бы быть и получше… Чуть горбатый, с округлым утолщением на конце, он казался маловат для такого лица и несколько простил его. Вообще чертам Отца недоставало мужественной агрессии. Но этот недостаток замечательно скрадывали большие жесткие усы.
— Кстати, — сказала Мать, — надо что–то решать с Мики. Пора уже все ему рассказать. Я не решалась без тебя. Знаешь, еще неизвестно, как он это воспримет. Мики привык, что все вокруг восхищаются им, обожают его… А тут появится маленький, и мы должны будем делить свою любовь. А вдруг он станет ревновать?
— Бог с тобой! Да Мики будет счастлив, уверяю тебя! Давай прямо сейчас и расскажем ему!
— А… как мы ему объясним? — разволновалась она.
— Да так, как есть.
— Хоть бы он там не выпросил у них щенка. — Оба посмотрели в сторону желтой шторы. — Нам еще только щенка не хватало на корабле!
Он снова помрачнел.
— Какая–то безвыходная ситуация! Ехать на последних месяцах — скверно, с грудным ребенком — еще хуже. Ей — Богу, лучше всего тебе было бы уехать прямо сейчас.
— Пожалуйста, не начинай сначала! И потом, ты забываешь: я должна спеть еще две «Богемы»! Кстати, Курье предлагал концерты в Генуе. Но я отказалась. У Курье началась истерика, когда я ему рассказала. Эта современная мода только тем и хороша, что можно до самых родов проходить и никто ничего не заметит. А звучу я потрясающе! Ты не представляешь себе! Как никогда! Вот как–то она так удачно подпирает мне диафрагму… Такое впечатление, что она мне сознательно помогает! Правда, маленькая, ты мне помогаешь? — обратилась она как бы в собственную свою глубину и привычно коснулась рукой того места, где задумчиво лежал на боку Зародыш. Он скользнул, подался вперед, поближе к ее руке, и несколько раз ткнулся в ее ладонь плечом и головкой.