Нет, мистер Шеви, вы эту лабуду другим впаривайте. У Клайда своя голова на плечах.
Ну значится, ушли мы с Баком из дому… куда? Да куда глаза глядят. Нам-то едино было.
Поначалу как-то оно совсем невесело вышло. Денег почти и нету, спать негде, жрать нечего. Начал ли я раскаиваться? Да что я, грешник, чтоб каяться? Нет, я думать начал, как, значится, денег добыть. И Бак тоже думал. И придумал. Ломанули мы вагон-ресторан… Когда было? Да как сейчас помню – в двадцать восьмом. Ох и веселое дельце, думали, что первое крупное, а вышло, что первое провальное. Взяли Бака. И мне на хвост сели. Бежать пришлось. Тогда-то и помотался я по стране. Сначала в Техас, все ж родина как-никак, потом по другим штатам. А заодно и понял, что вот она – настоящая жизнь.
В каком смысле? Да в самом прямом, прямее некуда. Деньги с тобой. Стволы с тобой. Дорога твоя, да и весь мир тоже. И плевать, что сзади погоня. Они слабее и отстают. Всегда отстают, мистер Шеви.
Нет, не пишите там, что Клайд безумец. Понимаю я распрекрасненько, что когда-нибудь они или догонят, или обложат, и тогда прощай жизнь. Вот увидите, стрелять станут сразу, потому как знают – Клайд и Бонни не сдадутся.
Интересно? Ну могу рассказать про дело свое первое. Ох и боялся же я! Помнил, чего с Баком случилось, да только не полиции – неудачи боялся. Того, что окажусь, как папаша мой – неудачником полным. И повяжут, и смеяться будут над грабителем этаким. У меня ж даже пистолета нормального не было. Ворвался, заорал, уложил на пол – благо, охраны оказалось немного. Деньги сгреб и до свиданья, так они Клайда и видели.
Сколько взял? Конечно, помню. Сорок долларов и четвертак. Немного? Ну как для кого.
Ох, мистер Шеви, я и не знаю, о чем вам рассказать. Тут у Клайда жизнь интересная была, заслушаешься прямо. Я же, от муженька сбежав, в кафе устроилась, официанткой. Да уж, невеселая работенка. Платят мало, зато спрашивают за заплаченное по полному. За день, бывало, так набегаешься, что к вечеру ног не чуешь.
А что самое отвратительное, начинаешь к этакой жизни привыкать. И однажды я себя спросила:
– Бонни, детка, неужели ты мечтала об этом?..
Интерлюдия 1
Из окна виднелся кусок улицы. Мостовая, высокий бордюр и бурый фасад старого дома. Красный прыщ колонки и столб-палка, на котором когда-то висел фонарь, но не так давно исчез.
Теперь по вечерам перед кафе было темно.
И скучно. Правда, скука царила здесь безотносительно фонаря. Тоскливо жужжали мухи. Тяжело рокотал мотор за стеной. Устало плевалась жиром плита. Бубнили посетители…
Скрипнула дверь, впуская очередного. Высокий, худой и безликий. Надвинутая по самые брови шляпа, высокий воротник серого пальто. Очень дорогого пальто. Но плохо сидящего.
Посетитель занял самый неудобный из столиков. Снял шляпу, стряхнул и положил на соседний стул. Взмахом подозвал официантку.
– Гамбургер, – буркнул, не глядя.
Молоденький. Симпатичный? Пожалуй, нет. Лицо острое, худое. Русые волосы взъерошены и подстрижены не совсем удачно, отчего заметно, что уши крупные и оттопыренные.
Второй раз Бонни подходила к столику с некоторой опаской. Сердце странно колотилось, а в висках звучали злые молоточки.
– Вот, – поставила поднос, но не отошла. А он не прогнал. Он, кажется, только сейчас ее заметил и теперь смотрел так, что… что душа покатилась кувырком.
Нет, не душа – серебряная монета, выскользнувшая из пальцев, покатившаяся белым солнышком по столешнице, упавшая в подставленную ладонь. Ожегшая холодом, чтобы тут же полыхнуть жаром. И жар этот пролетел по крови, пробуждая нечто новое, еще непонятное.
– Ваша? – спросила Бонни, отчего-то шепотом.
– Наша, – ответил незнакомец и, накрыв ладонь своей рукой, представился: – Клайд Барроу.
Он был симпатичным. Ядке бы точно понравился, ее типаж: невысокий, плотно сбитый и очаровательно-простоватый. Раненый. Пусть пуля и не задела важных органов, но кровищи он потерял немерено. А в больницу не пойдет.