— А вот допрошенный чиновник Греков показал, что по дороге на службу хотел присесть на скамейку в Михайловском сквере, но белокурый молодой человек, сидевший там, столь высокомерно посмотрел на него, что он сел поодаль. Рядом с белокурым был брюнет с пышной шевелюрой. Вскоре они удалились, а минут через семь раздался выстрел. А ведь вы вонзили кинжал? Ах да, Баранников стрелял в сопровождавшего генерала полковника Макарова, который замахнулся на вас зонтиком. Стрелял, но промахнулся.
— К чему вы все это? — раздраженно спросил Степняк.
— А для полноты картины. Говорю, что запомнилось.
— У вас подозрительно хорошая память.
— Подозрительно? Это уж вы напрасно. В 1878 году я еще в кадетском был, маршировал на плацу и строчил шпаргалки перед экзаменами. Но не будем уклоняться от сути дела. Я только хотел дать понять, что подобных сообщений было множество. Обезумевшие жандармы хватали брюнетов с эспаньолками, блондинов в светло-серых пальто, шатенов с пышными шевелюрами. Но всем им после долгих мытарств удавалось доказать свою непричастность к происшествию. Третье отделение бродило в потемках. Временно исполняющий должность шефа жандармов полковник Селиверстов послал государю семнадцать донесений, в которых живописал свои энергичные, но бесплодные розыски. В них описывались бесчисленные и бессмысленные аресты лиц, к делу совершенно непричастных. Недовольство покойного царя-батюшки Александра Второго росло, а потемки по делу Мезенцева не только что не прояснялись, а становились все гуще, хотя прошло уже почти два месяца со дня гибели шефа жандармов. Тут вдруг генерал-майор Черевин, находившийся в свите царя в Ливадии, сообщает депешей, что в Царском Селе проживает рисовальщица Малиновская, связанная с лицами, виновными в смерти генерала. Представляете? Афронт для третьего отделения полный. Сам император всея Руси, пребывающий в далекой Таврии, оказался лучше осведомленным о месте жительства преступников, чем те, кому это знать надлежит.
Гуденко передохнул и посмотрел на Степняка, проверяя, достаточный ли эффект произвели его слова. Тот сидел, немного отодвинувшись от стола, опершись двумя руками на трость, упираясь подбородком в сложенные руки. Лицо его было непроницаемым и показалось Гуденке даже сонным.
— Маленький, можно сказать, ничтожный реванш полковник Селиверстов взял на том, что адрес оказался неверным. Не в Царском Селе жила в то время Малиновская, а на Обводном канале. О чем спустя два дня была и послана депеша в Ливадию, а кстати, в ней же сообщалось, что особа эта взята под наблюдение. Это уточнение не спасло Селиверстова от недовольства царя, и впоследствии он утвердил на должность Мезенцева не его, а Дрентельна. Но тайна осведомленности обитателей Ливадийского дворца вскоре открылась. В. ящичке хранилась эта тайна. Знаете, на Зимнем есть известный ящичек для просьб и жалоб? Вот туда-то опустил некий аноним свое послание. И самое интересное, что до события с Мезенцевым ему и дела не было. Вот как российский обыватель относится к вашим подвигам.
Он посмотрел на Степняка в надежде вызвать у него взрыв негодования или хотя бы возражение, но тот по-прежнему хранил молчание. И, несколько разочарованный, Гуденко продолжал:
— Загадочный этот аноним сводил какие-то непонятные счеты с Малиновской, а еще больше — хотел насолить ее приятелю Николаю Федоровичу Анненскому, известному в Петербурге либеральному деятелю, к тому же женатому на родной сестре печально известного Петра Ткачева. Насколько я понимаю, тоже из вашей братии? Друг и последователь Нечаева?
— Плохо вы понимаете. Во всем разбираетесь плохо, кроме интриг в жандармском управлении,— вяло заметил Степняк.
Теперь он слушал Гуденку с ощущением человека, как бы вернувшегося с того света и узнающего, что случилось после его смерти. Это была смесь изумления, разочарования, любопытства и отвращения.
Гуденко неторопливо отхлебнул из кружки и снова начал:
— После загадочного послания пошли поголовные аресты лиц, находившихся под наблюдением. Малиновскую сначала не трогали, рассчитывали накрыть у нее целое сборище, но выдержки не хватило. Как же! Сам царь следит за ходом дела. Устроили у рисовальщицы обыск, а жившая у нее на квартире Коленкина, тоже из ваших, поторопилась и два раза выстрелила в жандармского подполковника, разбиравшего бумаги. Вы ведь на этот счет простые: судьба — индейка, а жизнь — копейка. Но девица промахнулась, пистолет не кинжал. Естественно, обеих в кутузку. Потом до Адриана Михайлова добрались, того самого, что у вас кучером был. Надо думать, что этого деятеля вы не могли забыть. И дальше ниточки потянулись — взяли Оболешева, что жил под фамилией Сабурова и фабриковал для вашего брата заграничные паспорта. Загадочный аноним не прекратил свои доносы и сообщил в следующем письме, что среди арестованных за последнее время находится и убийца Мезенцева — Кравченский. Надо сказать, что во всех письмах ваша фамилия перевиралась именно таким образом. Не обидно ли? Нынче вашу фамилию вся Европа знает, ну пусть псевдоним, а Александр Второй, император всея Руси, так и отдал богу душу, считая вас каким-то Кравченским.