— Пока я говорил с вами, мне вспомнились далекие времена. Давным-давно мне приходилось со своими друзьями ходить по деревням, рассказывать нашим крестьянам, что за свои права надо бороться. Я приводил в пример французов и вас, англичан, страны, где есть парламенты, где люди могут выбирать правительство или свергать его и хоть в какой-то мере защищать свои права. Все это показалось сказкой, небылицей нашим крестьянам. Мне кажется, судя по некоторым вашим вопросам, что для вас так же непостижимо, что в Европе есть страна, населенная совершенно бесправным, полностью порабощенным народом. Огромная. Стомиллионная... Что вы можете сделать для нас? Протестовать, негодовать, оказывая этим давление на свое правительство. Оно, в свою очередь, будет вынуждать русское самодержавие идти на какие-то реформы. Общественное мнение — это капля, которая камень точит. И еще мне хотелось бы, чтобы вы знали: когда английская реакционная пресса изображает русских нигилистов извергами, — это ложь. Для них невозможна легальная борьба, они доведены до отчаяния, выход один — террор. Они чистые, бескорыстные люди. Им не надо для себя ничего. Ни власти, ни богатства. Они хотят улучшить существование тружеников и ради этого жертвуют свободой и жизнью.
На улицу он вышел невеселый. Не радовали похвалы Пиза, восторги Морриса, аплодисменты докеров. Что может измениться в России от его горячих призывов к английскому общественному мнению? Муравьиная работа.
Было темно. Безлунное небо усыпано звездами. Закинешь голову, и величественное бесстрастие вселенной на минуту успокоит, погрузит в дремотное оцепенение. А откуда-то из переулков тянет вонью выгребных ям. Портовые закоулки. Из ближнего кабака — протяжные звуки шотландской волынки. Уныние, нищета... С реки доносится бешеное пыхтение землечерпалки.
Кто-то потянул его за рукав. Он обернулся. Худенький веснушчатый подросток, которого он заметил во втором ряду, смотрел на него снизу вверх:
— Извините, сэр. Я только хотел спросить, сколько миль до России?
— Много, малыш, очень далеко. А ты собрался туда ехать?
— Через два года, сэр.
— Не слишком ли рано?
— Мне будет уже четырнадцать. Мой старший брат матрос. Он плавал в Петербург.
— И ты туда же? А зачем?
Мальчик посмотрел на него недоверчиво, может, хотел повернуть назад, но раздумал и тихо сказал:
— Я хочу помогать вашим товарищам. Против царя и этих... сатрапов.
Степняк улыбнулся:
— Это не так-то просто!
— А почему? Если много людей, если все вместе... Знаете, как в песне?
— «То-то громкий был бы треск, то-то шумный был бы плеск...» — в тон ему тоненько подхватил Степняк.— Знаю я эту песенку. Ты меня развеселил. Давай споем сначала.
Он обнял мальчишку за плечи, и они двинулись дальше, горланя на всю набережную.
Защита Энгельса
Дерзкая выходка Гуденки в ту грозовую ночь, когда он остался у Степняка наедине с ящиками его письменного стола, приподняла его в собственных глазах. Но не надолго. То был внезапный приступ лихого озорства, пьяного восторга, как в пору гусарской юности. Через день он сменился отчаянием.
Он проснулся в своей унылой комнате, еще жмурясь, протер кулаками глаза, нечаянно коснулся голым локтем холодной мраморной доски умывальника. В пустом стакане тонконогий паук скользил по стеклу. И вдруг Гуденко понял, что он непоправимо одинок. Чувство это было безысходным.
Представилось близкое будущее. Вот сейчас, сегодня и, может, в эту минуту Новикова пишет письмо. В Париж, Рачковскому. Наглое письмо. Врет. Брешет, что он спелся с преступными эмигрантами, что работает на них. Уже расписался в своем ренегатстве. Еще издевается — послал ей письма разных европейских знаменитостей, полные дифирамбов Степняку. Конечно, не откажет себе в удовольствии, посетует на убожество, до какого дошла заграничная разведка: вербуют людей непроверенных. Что им преданность престолу и любовь к отечеству! Рачковский взбеленится. Если даже не поверит, все равно взбеленится. Он дрожит перед этой всесильной бабой. Как же, крестница самого императора Николая! Он боится ее влияния, связей. Вспомнить только, как он скороговоркой приказал, чтобы даже имя его не упоминалось в разговоре с ней. И холодно поглядел на него: все ли понял?