Он вдруг перебил свой рассказ и спросил Лили:
Вы были когда-нибудь в Варшаве?
— Давно уже. Несколько лет назад, по дороге в Питер.
— На пасху?
— Как вы угадали? Была весна, праздник...
— Нет, погодите. Вы сидели на лавочке против цитадели?
— Наверно, сидела. И не раз. Это близко от дома, где я жила.
— Так я вас видел из окна камеры. Видел. Видел!
Лили густо покраснела и опустила глаза:
— Видели?
— И запомнил.
Фанни и Степняк переглянулись. Это признание, вырвавшееся у измученного и ослабевшего человека, было так похоже на объяснение в любви, что казалось, надо поскорее найти предлог и выйти из комнаты.
Гуденко мрачно поглядел на Лили и резко повернул разговор:
— Подумать только, из Якутии — в Лондон!
— Вот уж тут ничего нет интересного. Мучительная, длинная история. На границе продал жилетку. И, поверите ли, даже очки. Хорошо хоть нашелся покупатель.
— Вы близоруки?-— спросила Лили.
— Еще как! С трудом разобрал номер этого дома. А ведь здесь их пишут аршинными цифрами.
— А Лили узнали без очков,— улыбнулся Степняк.— Это делает честь вам обоим.
— Почему же обоим?— встрепенулся Гуденко.
— Конечно, обоим. Очарованию Лили и...— он хотел сказать, силе чувств Войнича, но это показалось неделикатным, и он закончил: — и впечатлительности нашего гостя.
Может быть, впервые за все время продолжительного знакомства со Степняком Гуденко почувствовал озлобление против него. Вся эта публика одним мирром мазана. Подыгрывает первому встречному беглому каторжнику. Толкает в объятия проходимца чистую девушку, которой он и мизинца не стоит. Все они — одна шайка. А он сам для них не хороший знакомый, не соотечественник, а дойная корова. Денежный мешок. Пустое место. Впрочем, все это скоро кончится. Рачковский сделает свое дело и потащит голубчиков на родину-мать. Родину-мать? Родину-мачеху!
Он с шумом отодвинул кресло и стал прощаться, сказав, что Волховский, как видно, не придет. Его не удерживали.
В холле он посмотрел в зеркало на свое цветущее, розовое лицо, поправил золотую цепочку от часов, наискосок закинутую из верхнего в нижний карман жилета. Обиженное выражение делало лицо, как ему казалось, значительным. А вот Лили не спускала глаз с Войнича с той минуты, как он появился. Босяк! Продал очки и жилетку. Интересно, кому могло понадобиться такое барахло? Все они босяки, нищие, ничтожества, живущие подаянием русских аристократов.
Он глянул на Степняка, молча стоявшего около лестницы, полез в карман, вынул из бумажника толстую пачку ассигнаций и протянул ему:
— Расписки не требуется. Передайте Волховскому.
В эту минуту он воображал, что он и впрямь одаряет революционеров. Аристократ. Филантроп. Благодетель. В эту минуту он начисто забыл, что деньги шли из конторы Рачковского.
Степняк сунул было деньги в карман, но спросил:
— Вы, кажется, чем-то расстроены? Может, денежные затруднения?
Неужели он догадался? Неужели со стороны заметно, что вся его досада и внезапный уход оттого, что Лили пялится на этого небритого проходимца? Он натянуто улыбнулся, пробормотал:
— Просто очень тороплюсь. Любовное свидание с очаровательной ирландкой.
С Флит-стрит в Ист-энд
Пропащий день! Милые, доброжелательные, но суетные и жадные до впечатлений Минские попросили показать им парламент — «горнило управления страной», как высокопарно выразился Николай Максимович. Откладывать и уклоняться невозможно. Они отбывают на родину завтра, а сегодня в два часа еще был назначен завтрак в ресторане на Флит-стрит. Отъезжающие давали его для лондонских друзей и знакомых. Вчера пришлось добывать репортерские билеты для соотечественников, желающих посетить это самое «горнило», сегодня с утра до вечера предстоит болтовня.
Ровно в десять он увидел Николая Максимовича и Зинаиду Афанасьевну у колонн парламента. Они бродили среди статуй английских королей от Вильгельма-Завоевателя до королевы Виктории. Степняка немного забавляла роль гида при соотечественниках и в то же время было грустно. Вот уж он и лондонский абориген. «А годы уходят, все лучшие годы...»
Забавлял и сам Минский. Он тщился всем своим видом соответствовать бог весть когда возникшему представлению о типичном англичанине: клетчатые брюки, светлый цилиндр, трубка в зубах, через плечо бинокль на ремешке, из кармана сюртука — пестренькая обложка бедекера. Между тем в Англии шотландская клетка давным-давно вышла из моды, и он вовсе не сливается с толпой лондонцев, а, напротив, выделяется своим карикатурно архаическим видом. Зинаида Афанасьевна тоже в яркой клетчатой тальме и коротенькой вуалетке, доходящей до верхней губы. Но к эксцентричности дам здесь относятся более снисходительно.