— Начнем, пожалуй,— сказал он, подойдя к Минским.
Николай Максимович остановил его предостерегающим жестом указательного перста:
— Прежде чем мы войдем в этот ковчег демократических свобод, я хотел бы понять истинную роль английской королевы. Что вы думаете о ее правах и обязанностях?
— Если по совести, меньше всего в своей жизни я думал об английской королеве. Но, пожалуй, могу сказать, что о ней думают другие. Тори, к примеру, любят говорить, но вряд ли в самом деле считают, что она символ неограниченной власти, творец законов, средоточие силы Великобритании...
— А либералы?— живо перебила Венгерова.
— Либералы думают, что королева — богиня вроде Ники. Она возвышается на носу корабля. И как бы ведет его, но никто не спрашивает у нее, куда плыть.
— А все-таки, что думаете вы?— настаивал Минский.
— Ни того и ни другого. По сути, у нее два права — право поощрять и право предостерегать. Но как пользоваться этими правами, подсказывают другие.
— Однако зайдем вовнутрь,— сказал Минский, поглядывая на часы,— ведь перед завтраком надо успеть заехать переодеться.
— Обязательно. И лучше будет, если вы наденете темные брюки.
Он не мог удержаться от этого совета, зная, что к завтраку приглашены первый лондонский сноб Оскар Уайльд и известный пересмешник Бернард Шоу.
Идти по залам парламента не хотелось. Ему нравился этот новый Вестминстерский дворец снаружи. В готике, похожей на фламандские ратуши, не было ничего аскетического, сухощаво-немецкого. Лес шпилей и башен вздымался в небо и напоминал только об изобилии и жизнелюбии. Фасад огромного здания выходил на Темзу, и это скрадывало его монументальность, сближало с природой.
— Ну, пошли. С богом! — подхватила его под руку Зинаида Афанасьевна.
И хотя бедекер был в кармане у Минского, он старательно повторял цифры, которые изредка небрежно бросал Степняк:
— Зал и комнат — тысяча сто. Лестниц — сто. Коридоров — три версты. Простите, я не расслышал, сколько времени нужно, чтобы завести часы?
— Шесть часов, или три тысячи шестьсот минут,— не скрывая насмешки, отозвался Степняк.— Но, наверно, все это есть в вашем справочнике. Вы лучше вглядитесь, запомните, какова палата пэров. Чего стоит один только знаменитый шерстяной мешок!
— Он очень похож на маленький турецкий диванчик,— сказала Зинаида Афанасьевна.— Он должен означать, что Англия великая шерстяная держава?
— А Большой Бен весит триста восемьдесят пудов? Я не ошибаюсь?— перебил Минский.
Степняк не выдержал:
— Побойтесь бога, поэт! Зачем вам эти цифры?
— Я люблю точность.
— Но для цифр давно изобретены справочники! Лучше оглянитесь вокруг. Когда еще вы увидите эти резные дубовые панели, эти золоченые кожи. Подумайте, как находчивы были архитекторы и художники. Недостаток света и солнца в этом городе туманов они возместили множеством выступов и углублений, контрактами красных и фиолетовых тканей, пестротой бликов цветных стекол. Живописность этого зала нигде не зафиксирована. Ею можно только насытиться своими глазами и запомнить на всю жизнь.
— Вот и выходит, что вы поэт, а я бухгалтер,— развел руками Минский,— но поймите и меня. Для меня цифры — это не только числа, но и масштабы этой великолепной страны, где превыше всего чтят законы.
— Вы так думаете? Во всем, что относится к традиционным процедурам, законы свято чтутся, но когда дело касается политики, тут депутаты и министры проявляют змеиную гибкость и изворотливость. А теперь пойдемте в нижнюю палату, в это, как вы изволили выразиться, горнило управления страной. Там работают, а в этом роскошном зале, где мы сейчас, только утверждают или отклоняют законы.
Нижняя палата была значительно скромнее — дубовые панели, стеклянный потолок, двухсветный зал с газовыми рожками, галереи для репортеров, отдельно — для дам. В общем, как подытожила Зинаида Афанасьевна, «ничего особенного».
— Что ты говоришь, Зина!— возмутился Минский.— В наши дни ни в одной стране нет ничего равного английскому парламенту. Его можно сравнивать только с римским сенатом. Тот создал гражданское право, английский парламент — законы гуманнейшего государства...